Люда и Игорь Тимуриды - Моя профессия ураган

— У них, как у тэйвонту, здорово распределены роли! — восхищенно сказала я подошедшему Радому, стреляя из арбалета погибшего черного в дальние кусты.

Оттуда послышался вопль. Мигом кончившийся с прибытием Дара. Как раз туда и скакавшего.

Я хладнокровно зарядила арбалет еще раз и выстрелила в еще раз в черную скалу.

Оттуда с криком свалился человек, мучительно цепляясь за камни. Я выстрелила еще раз, и он затих.

Кони с фырканьем проверяли ближайшие кусты, куда я метала ножи, и что-то топтали там.

— Я боюсь за тебя! — сказала я Радому.

По лицу его мелькнула странная улыбка. Но, отложив все, он просто взял меня в охапку и притянул меня к себе. И крепко прижал… И крепко поцеловал в губы и так раз, другой, третий… Волосы мои растрепались, я почувствовала, что у меня кружится голова. Я таю… Еще мгновение и мне все станет все равно и уже никто не остановит нас…

Рядом зафыркали вернувшиеся кони.

Я с трудом оторвалась от Радома. Я ничего не думала — просто голова кружилась, а тело падало куда-то в пропасть, точно не мое…

— Мне нельзя быть голой, — запинаясь, сказала я, пытаясь отстраниться. Но куда там — я упиралась в его руки голой спиной. Словно камень. — Ты от этого наглеешь…

Меня приподняли как пушинку и молча прижали к громадной груди, чуть не раздавив. Я просто замерла, задыхаясь от огромной радости сердца. Почему-то я не чувствовала того, что должны чувствовать девушки в такой ситуации. Никакой тяжести и острой сладости внизу. Скорей сладость была в сердце, которое таяло, и я вся обмирала…

— Ты специально меня раздел, чтоб иметь возможность надо мной так издеваться! — возмущенно догадалась я, тщетно болтая в воздухе ногами.

— Никогда не думал, что мне, учившему воинов терпению и выдержке, будет так трудно дождаться до утра. Как подумаю, что завтра ты станешь женой, и сама позовешь и откроешь мне свое тело, и никогда нам больше не придется стыдиться друг друга, так просто схожу с ума.

Я злокозненно улыбнулась.

— Иногда полезно и помучится немного — так сладче будет, — детски сказала я.

— Лукавица!

— И ценить меня больше будешь!

— Больше невозможно… И так схожу с ума от страха за тебя.

Я фыркнула.

— А я-то думала, что это на кого-то нападали, и он не смог защититься. Радом, я тревожусь за тебя! Столько этих черных! Ты не можешь защититься!

— У них плохая подготовка! — усмехнулся он. — Если бесшабашная девчонка в одиночку убила сегодня треть школы.

— Я боюсь не за них, а за тебя…

— Я мастер тэйвонту! — гордо сказал он.

— Не ври! — ласково потерлась я об него. — Я понимаю твое желание хвастовства передо мной, но с каких это пор мастер тэйвонту не смог победить сто бандитов голыми руками? Признайся, что ты бродячий воин и попросил друзей тэйвонту, чтобы произвести на меня впечатление! Все равно они тебя не слушаются — второй раз отпустили меня…

— Я представляю, как тебя отпускали… — ухмыльнулся он. — Они хоть там еще живы? Как хорошо, что ты плакала!

Я отвернулась и спросила Дара, в упор подошедшего к нам и внимательно следившего за действиями Радома своими недоверчивыми конскими глазами. Чего это вы тут делаете?

— Как ты мог проворонить нападение? — с укором сказала я ему. Тоже мне охранник!

Дар фыркнул.

Тут везде воняет этими черными, попробуй уследи, — поняла я.

— Еще нашел кого-то? — спросила я.

Они с Белочкой зафыркали и замотали головами.

— Пойдите обыщите еще раз! — сказала, сопроводив мысленным разъяснением, они охотно помчались прочь, но я почему-то подумала, что заниматься они будут вовсе не розысками убийц. Такие противные и непослушные. Тем, чем завтра я буду заниматься с Радомом. И чем отныне священно стану для него. И чем отныне и навсегда будет мое тело… Как странно мне расставаться с детством, с одиночеством, с юностью… Была ребенком, и вдруг повзрослела… Как-то неожиданно и пьяняще это чувство юной девушки, почти уже женщины…

— Будто мы с тобой, — восхищенно сказал Радом.

— Не похож ты на Дара. Тот дикий и сильней Белочки. И быстрей в бою. А ты слишком окультуренный.

— Не думаю! — ухмыльнулся он. — Просто она не показывает ему все, что может…

Я растаяла.

— Радом, дай я одену какую-то одежду! — взмолилась я. — Из-за этого ты ко мне неуважительно относишься, и я сама виновата.

Он крайне неохотно это сделал. Точно ему доставляло удовольствие пасти на мне свои глаза.

— Не зачем тебе одевать запачканные темным магнетизмом вещи этих мерзавцев. А в мою рубашку тебя пять влезет, словно это ночная рубаха.

Я подумала, что она будет мне как платье, и это хорошо, но он почему-то уклончиво не согласился. Я рассудила, что ему жалко рубаху, и вздохнула. Плащ я, конечно, безнадежно переделала, но…

Он, наконец, нашел выход — тэйвонту ведь — и закутал меня в свой плащ, дав его мне опять.

— Я с ним не расставалась, — по-детски сообщила я. — Пока эти гады не отобрали… Хорошо хоть, что вернули. Только не суй под него свои ручищи.

Потерпи. Завтра я буду уже твоей половинкой, и руки не будут уже чужими, — по-детски сказала я. — Так странно все это… Точно и не я буду… Не могу себя это представить.

Я взяла его руку и положила на лоно. Сквозь плащ, правда. Странно, но я при этом ничего не чувствовала плохого. Только чистоту, гордость и радость.

Радость от того, что этот сильный мужчина станет частью меня, станет моим, войдет в меня, навсегда, будет поклоняться моему телу и находить в нем радость, войдет в мою жизнь неизменно, будет моим спутником жизни и будет отцом моих детей. И зарождение их казалось мне чем-то священным и даже нужным.

Ни одного вожделения не шевельнулось во мне при этом. Спокойная, широкая радость от его рук.

— Я наглая, низкая и бесстыдная и мне чуть страшно. Но уже не стыдно.

— Никакая ты не бесстыдная, ты просто настоящая Женщина. Уже изменившая психологию. Которая согласилась выйти замуж за любимого и просто отсчитывает последние часы своей одиночной жизни, — возмутился он. — Чтобы начать жить вдвоем. Психологически ты уже со мной, вместе, часы перевела, а обряда еще нет. И сознание твое крепко в сердце и претворяет импульсы тела, мощно распространяя их на все, а не падает в половые органы, концентрируясь на причиняемом раздражении органа. Ты же думаешь не о себе, а о любимом, и его действия лишь сосредоточивают твое сердце и сознание на нем…

Радом сказал однажды, что это ощущение чистоты, идущее от меня, полное отсутствие вожделений и детскость и в то же время непонимание стыда баламутило его так, что он терял всякое ощущение реальности.

— От ощущения того, что этот ребенок скоро станет моей женой, я просто умирал от сердца, расширявшегося из груди, — сказал как-то он. — Ты сама не сознавала, насколько ты чиста и незапятнанна ничем грубым. Шоа неправа, — ты не кокетничала… Ты просто пожелала, полюбила и взяла… Я все время почему-то ощущал твое сердце и чистоту побуждений, что бы ты внешне не делала (крайне невинное) и что бы не казалось со стороны… Ты просто была женщиной…