Люда и Игорь Тимуриды - Моя профессия ураган

Но на это ушли все мои силы. И все оружие, кроме самой себя.

Тогда как усталую меня замкнули сразу пятеро бойцов в масках с вращающимися веерами мечами в обеих руках.

— Радом!!! — отчаянно заорала я. Где этот хваленный мастер, и что он там панькается, когда меня тут убивают.

Нет, Радом все-таки великий воин. Он услышал. Непонятно как появившись рядом, он одним ударом срубил двоих нападавших сзади. А третьему, в ярости, он могучим ударом ноги проломал грудную клетку.

Четвертого убила я сама, сломав ему ударом сандалии ногу в коленной чашечке, когда он автоматически, бездумно отвлекся на налетевшего Радома, и ударом кулака аккурат в профиль в подбородок развернув ему голову на девяносто градусов, когда он лишь на секунду застыл от боли. Я уже говорила, что в этом случае голова разворачивается чуть быстрее, чем шея. Отчего получается щелчок.

Пятый кинулся на Радома, но я достала его ударом ноги в спину. С такой яростью и страхом за Радома, что тот сложился в спине вдвое. Я только устало плюнула в его опрокинувшуюся морду, сама заваливаясь на пол. Черных я уже не чувствовала, опасность была убита мной полностью, но и сама я — все. Когда с опасностью было покончено, все здание, поддерживаемое только чудовищной волей, рухнуло, и тупая боль ран пробилась наружу, захлестывая меня пестрым режущим веером.

Я помню только, что Радом подхватил меня… как он что-то кому-то кричал, приказывая… как мне еще кололи и вливали прямо в глотку вонючее противоядие, ибо во мне, оказывается, сидело не менее трех маленьких отравленных арбалетных стрел и одна большая в спине… Бой вовсе не прошел для меня совсем даром, как я считала, думая, что я неуязвима…

Помню только, как он встревожено склонился надо мной, внимательно вглядываясь в меня, словно ища в моем лице какие-то признаки реакции на препарат…

Я пыталась улыбнуться ему сквозь шатающие и плывущие стены, кружащуюся вереемию, но не могла — губы не слушались, слагаясь, видимо, только в жалобное подобие улыбки, потому что его лицо лишь тревожно напрягалось…

Когда я очнулась, я была с ног до головы закутана в плащ Радома.

— Радом… — благоговейно и благодарно прошептала я, целуя плащ. Я поняла, что, сам угрожаемый, он отдал его мне, чтоб я была в безопасности.

Впрочем, оказалось, что сам виновник торжества сидел рядом, усталый и измученный… Я поняла, что он не отходил от моей постели, и сердце мое наполнилось горячим, жгучим теплом к нему. Не выдержав, я бросилась к нему на шею…

— Радом, ты жив… — выдохнула я. — Как же ты мог отдать мне свой плащ, если сам в опасности! — упрекнула я его. — Невозможно быть таким легкомысленным.

Как можно так рисковать собой, когда в постели я в безопасности… Ты совсем не думаешь о себе, как все мужчины. А случись с тобой что, когда меня не будет? Как же мне придется страдать и плакать! Как же можно было так рисковать?! — строго выговаривала я ему.

Но он только счастливо смеялся, обхватив меня. И целовал меня в глаза, бережно пытаясь положить обратно. Но я только, смеясь, гладила его волосы и целовала по детски все его лицо, отчаянно сопротивляясь и пытаясь повалить его самого, но уже на пол… И закатать его в собственный плащ…

Наконец он не на шутку встревожился.

— Тебе нельзя! Ты больна! — начал он уговаривать меня, словно малого ребенка.

— Я здорова, как пантера! — возмутилась я, вскакивая и нападая еще сильнее, мощнее, дерзче своим молодым, пышущим здоровьем телом.

Но, видя, что он действительно боится за меня, коварно покорилась, и дала себя уложить обратно. Правильное отступление часто начало победы… Я отступила, резким рывком опрокинув неожиданно его самого на постель и накинувшись сверху, бешено смеялась и целовала его до умопомрачения, не давая ему встать. С минуту он боролся со мной, но не тут то было. Ибо я, всем своим весом навалилась ему на грудь, поджав ноги и обхватив его голову, поцелуями и растрепавшимися по плечам длинными волосами закрыв его полностью.

И целуя, целуя, целуя…

Неизвестно от чего, может оттого, что я так пыталась закутать его в плащ, он постепенно оказался почти раздетым, освобожденный мной от лишних вещей…

Не знаю, сколько мы так боролись, постепенно теряя ненужную и неудобную одежду и из шутливой борьбы переходя в исконную, священную близость начал, божественное исступление страсти…

Помню только, что когда он перевернул меня на спину, я почему-то вдруг разом растеряла свой пыл, и обессилено истомлено обмякла, почувствовав какую-то безвольную дремотность, не в силах пошевелить ни одной мышцей, ни двинуться, ни повернуться, ни крикнуть, только сдавленно вдыхая в ритм моего сердца, словно после долгого бега. Оказавшись, полностью, безумно, абсолютно, в его могучей сладкой власти…

— Радомушка, — задыхаясь, прошептала я. — Родной… Муж мой… Люблю тебя… больше жизни…

Но тут нас так нагло, бесстыже, хамски и бесцеремонно прервала вошедшая старуха Тигэ, начав лупить нас палкой по спинам куда попало, что я ее возненавидела.

Ох, нас и били. Справиться с проклятой бабой оказалось потруднее, чем с отрядом дожутов. Никогда не думала, что простенькая деревянная палочка, попадая по рукам, может превратить твою жизнь в ад…

Наконец, я забилась в угол, завопив о помощи. Радом позорно удрал.

— Бесстыдница! Греховодница! Срамница! — вопила старуха, пытаясь достать меня из-за кровати. Я отчаянно огрызалась, визжала, зовя на помощь.

Сбежавшиеся на мой крик тэйвонту откровенно потешались этой картиной, даже не думая мне помогать и во что-то вмешиваться…

— Остановите ее, я больна! Это нарушение прав человека!

— Я тебе покажу права человека! — вопила старуха, потрясая дрючком.

— Ну, помогите же! — взмолилась я тэйвонту.

— А чего ей помогать? Тигэ и сама справится, — меланхолично ухмыльнулся Рихадо.

— Видели бы вы, чем они занимались! — завопила старуха, взывая к сочувствию окружающих.

— Чем?? — в один голос спросили все, и в глазах их проявился совсем уж ненормальный подозрительный блеск.

Старухе такой подозрительно сильный познавательный интерес почему-то не понравился, и она начала лупить их всех дрючком. Со смехом, криками и визгами все разбежались кто куда, вопя:

— Караул! Убивают!

Но мне то было не до смеха. Тэйвонтуэ не понимала меры, а может, приученная к боям и боли, и не знала ее, и била не понарошку…

Наконец я, видя, что судьбы не избежать свернулась клубочком, закрывая все открытые кости и углы рук и ног, куда могла попасть дубинка, презрительно гордо повернулась к ней самой мясистой частью тела. То есть задницей. Чтоб не было так больно, как по костям. Из всех зол выбирают меньшее.