Мануил Семенов - Хлеб сатирика

После ухи и чая хотелось полежать под развесистой ветлой, но Петр был неумолим. Он приказал собрать все вещи, и мы поехали к заливным озерам попытать счастья на линей и карасей. Побывали мы на многих озерах, но всюду клевали только мелкие окуни и красноперка. Надо было уже думать о возвращении в Киев.

Я забросил свою удочку в последний раз. Несколько минут поплавок стоял неподвижно, а потом мелко-мелко задрожал. Когда я подсек, то на крючке оказался крохотный щуренок. Родич трехкилограммовой речной разбойницы, выловленной этим утром Виктором, был так красив, что мне не захотелось с ним расставаться. Я принес из машины бутылку из-под лимонада, тщательно вымыл ее, наполнил чистой озерной водой и пустил туда моего щуренка.

Мы двинулись в путь. В Карловке, где протекает небольшая речушка, и в Ирпени пришлось сменить в бутылке воду. Маленький пленник чувствовал себя превосходно и живо двигал крохотными плавниками до самого Киева.

Кубышкин уже с нетерпением ждал нас, так как мы условились ехать в Москву вместе. До отхода поезда оставалось полтора часа, и было решено наскоро перекусить в кафе гостиницы.

Когда все уселись за стол, то выяснилось, что чемодан Кубышкина еще находился наверху, что он еще не рассчитался за комнату и вообще совсем не готов в дорогу. Общее негодование такой нерасторопностью было так велико, что Кубышкин немедленно встал из-за стола и побежал к лифту.

— Теперь будет полчаса со всеми раскланиваться, — недовольно проговорил Андронов и спросил, обращаясь ко мне: «Ну, как, удачно съездили?»

Я с гордостью поставил на стол бутылку с еще живым щуренком. Вокруг нашего столика столпились посетители кафе. Все были в восхищении от этого более чем скромного трофея!

Мы съели салат из помидор, принялись за бефстроганов, а Кубышкина все не было. Наконец, в глубине коридора показалась его внушительная фигура. Прежде чем кто-либо смог что-то сообразить, Андронов извлек щуренка из бутылки и сунул его в салат Кубышкина.

С замиранием сердца мы и сидевшие рядом за столиками посетители кафе следили, что будет дальше.

— Старик, я забыл тебя предупредить вчера, что в таких реках, как Днепр, в это время года лещ хорошо идет на вылетающую поденку. А ты, наверное, не догадался, — назидательно сказал он мне, опускаясь на стул.

Потом он осторожно взял стопку водки, посмотрел ее на свет и деловито опрокинул в рот. Назревала кульминация. Кубышкин воззрился на щуренка, приютившегося между ярко-красными помидорными ломтиками, и недоумевающе произнес:

— Это какое-то новое блюдо…

— Щука по-киевски, — нашлась за всех нас молодая буфетчица.

— А как едят таких щурят? — опять спросил Кубышкин.

— Посыпь немножко солью, перчиком, вот и все, — посоветовал я.

Кубышкин прихватил щепотку соли, перца, потом изящным жестом взял в руки рыбку. Острые зубы критика вонзились в щуку, она сделала последнее конвульсивное движение и… взрыв гомерического хохота потряс своды кафе.

Проделав траекторию в воздухе, жертва плотоядных наклонностей столичного гостя упала в далекий угол кафе. Кубышкин сидел весь красный, уставившись на нас диким, бессмысленным взглядом. Хохот не унимался…

Потом, уже находясь в поезде, мы с Андроновым решили, что месть самонадеянному критику была слишком жестокой и что Кубышкин, пожалуй, обидится. Он сидел нахохлившись и на наши вопросы давал односложные, отрывочные ответы. Но, оказывается, мы ошиблись! Когда за окнами вагона замелькали подмосковные рощи, Кубышкин оживился и пустился в длинные рассуждения о значении пейзажа в художественном произведении и о благотворном влиянии лесов на развитие фауны…

Впрочем, смысл его разглагольствований оставался где-то за пределами нашего сознания. Подъезжая к родной столице, мы еще были целиком во власти неизгладимых впечатлений от чудесного города-сада, от полей, нив и рек волшебной украинской стороны…

Все сошлись на том, что соль вопроса заключена в выползках. На самом деле, как вы поймаете леща, если предварительно не запаслись выползками? Конечно, можно пустить в дело и другую наживку: пареный горох, недоваренный картофель, белый хлеб, пытаться в конце концов ловить леща на пучок обычных мелких дождевых червей. Но разве может все это идти в сравнение с гигантским, в мизинец толщиной, выползком? На эту лакомую приманку возьмет любой, самый осторожный лещ, двух мнений тут быть не может.

— Легче нырнуть в Сейм и поймать леща голыми руками, чем найти сейчас где-нибудь хотя бы одного выползка, — сказал Иван Семенович Колтышев.

Эта фраза прозвучала как суровый, но окончательный, не подлежащий обжалованию приговор. Мы стояли на лодочной пристани и с тоской взирали на безоблачное небо, на пустынную водную гладь и окаймляющий озеро густой лес. Вековые деревья замечательного парка, созданного руками крепостных князя Барятинского, низко клонили ветки к воде. Солнечные лучи пронизывали лесную чащу насквозь, и в их сиянии ярко пламенела тронутая кое-где первыми заморозками листва. Уже третью неделю подряд стояли ясные солнечные дни, сменявшиеся холодными, с инеем ночами.

Чтобы накопать червей, нужно какое-нибудь приспособление: заступ, крепкая палка с заостренным концом или иной землеройный инструмент. Добыча выползка проще, он добровольно покидает свою земляную обитель, его собирают руками. Но выползку нужен дождь. После хорошего грозового ливня мечта рыболова — жирные-прежирные выползки буквально усыпают садовые дорожки. Но дождя не предвиделось, а следовательно, не представлялось возможным и заполучить выползка. Идея ловли леща на омутах Сейма гибла в самом зародыше.

Так артель рыболовов-любителей, стихийно образовавшаяся из отдыхающих санатория «Марьино», оказалась в тупике. Рухнул замечательный план, обсуждавшийся только что с таким жаром и подъемом. Приуныли даже завзятые оптимисты. Тягостное молчание прервал Николай Петрович Дедков:

— Не может быть такого положения, из которого не было бы выхода, — промолвил он. Скептические улыбки, появившиеся после этой несколько стереотипной фразы на лицах многих членов артели, не остановили Николая Петровича. Он бодро продолжал: — Выползка мы добудем, обязательно добудем. Правда ведь, Степан Тимофеевич?

Тезка грозного предводителя волжской вольницы состоял в санатории в должности лодочника, но на самом деле диапазон его деятельности был куда шире. На нем лежало все рыболовное хозяйство, в качестве егеря он сопровождал охотников, указывал женщинам грибные места в лесу, добывал живцов для переметов, плел из ивовых прутьев верши, — словом, был мастером на все руки. Участники импровизированного производственного совещания с надеждой посмотрели на Степана. И, очевидно, чтобы не разочаровывать их, он ответил уклончиво: