Мануил Семенов - Хлеб сатирика

— Вот и ошибаешься. Все дело в том, что Петр Иванович Белоносов — управляющий строительным трестом, а Петр Никифорович Чернопятов — рядовой сотрудник.

Я удивился во второй раз.

А потом подумал: «Не перепутал ли мой приятель? Может быть, управляющим был все-таки Чернопятов, а рядовым сотрудником Белоносов?»

Предложение было настолько правдоподобным, что я его очень охотно принял.

На больших настольных часах Пензенского государственного завода было без пяти семь, когда я вернулся домой. Как бывало всегда в такой день, жена встретила меня стандартным вопросом:

— Зарплату получил?

Я молча кивнул, снял в прихожей ботинки, одел домашние туфли и прошел в спальню, чтобы переодеться. Только я снял пиджак и повесил его на стул, как появилась жена. Подойдя ко мне вплотную, она тоном, не допускающим возражений, произнесла:

— Дыхни.

Приученный за двадцать пять лет совместной жизни к этой процедуре, я с готовностью повиновался.

— Дыхни еще раз! — потребовала жена. — И не прикидывайся дурачком, надеюсь, тебе известна разница между вдохом и выдохом. Дыхни как следует. Меня ведь не проведешь.

Я дыхнул как можно добросовестнее.

Жена сморщила носик и с плохо скрываемым отвращением грозно сказала:

— Опять?!

— Но, дорогая… — попробовал я защищаться.

— Ничего не хочу слышать. Мне надоело, что это повторяется каждый раз, как только ты получаешь зарплату. Ну, скажи, тебе не стыдно, что явился домой в таком виде?

— Стыдно, — признался я. — Но ведь ты знаешь, дорогая, как я люблю тебя, детей и наш милый дом…

— Не заговаривай зубы. Твоя так называемая любовь к семье тут совсем ни при чем. Ладно уж, быстрей переодевайся — и за стол. Дети ждут.

Когда я, вымыв руки, появился в столовой, на меня уставились две пары сверкающих любопытством глаз. Дети хотели знать: попало ли сегодня их папе или все обошлось благополучно? Мой смущенный вид достаточно красноречиво свидетельствовал, что без экзекуции не обошлось и на этот раз. Когда мать отвернулась к плите, маленькая Наташка приникла к моему уху и прошептала:

— А ты, папа, больше не делай так.

С другой стороны наклонился Вовка:

— И не заводи, пожалуйста, разговора о деньгах, папа.

Я молча сжал их маленькие ладошки в своих руках, давая понять, что добрые советы приняты мною.

Но проклятая, глубоко укоренившаяся с годами привычка! Когда жена стала класть в мою тарелку картофель, я как бы невзначай заметил:

— Ты знаешь, а я ведь опять премию отхватил.

— Сколько?

— Двадцать пять рублей.

— И ты, конечно, принес домой всю премию до копеечки?

— Всю, дорогая. До копеечки. Если дело пойдет так дальше, то мы сможем купить в будущем месяце…

— В будущем месяце, в будущем году… Терпеть не могу подобных разговоров! Осточертели они мне! Понимаешь, осточертели!

Дети обменялись многозначительными взглядами: начинается! А жена продолжала:

— Посмотришь кругом — как живут люди! Возьми хоть Павла Григорьевича с Анной Петровной. Копеек они не считают.

— Дорогая, но ведь и я стараюсь…

— Он старается! — снова взорвалась жена. — Лучше бы взял пример с Павла Григорьевича. Одет всегда с иголочки, курит дорогие папиросы… Когда мы были у них в гостях, я одних только зажигалок насчитала штук пятнадцать. А видел у него рыболовные снасти? Видел ружья? С размахом живет человек. Настоящий мужчина. А ты? Крохобор несчастный…

Ужин был испорчен. Я наскоро выпил стакан чая и встал из-за стола, провожаемый печальными взглядами детей. Особенно расстроился Вовка. Бедный мальчик! Неужели и ему предстоит такая же семейная жизнь? Вечные упреки, ворчание, обидные булавочные уколы. Кошмар! И все из-за денег, Желтого Дьявола, как метко назвал их Горький. Ведь нет в мире женщины, которую Желтый Дьявол не держал бы в своих цепких руках…

Чтобы отвлечься от этих невеселых мыслей, я взял с полки первую попавшуюся книгу и уселся в кресло. За этим занятием меня и застала жена. Она ходила крупными шагами по комнате.

— Пойми, что так дальше продолжаться не может. Ты погряз в мелочных расчетах, как обыкновенная рыночная торговка. Последнее время ты приходишь после получки до безобразия трезвым. Нет, я тебя не толкаю на скользкий путь пьянства. Но скажи, что в том плохого, если после трудового месяца человек зайдет в кафе поболтать с друзьями и распить бутылку вина? Или на худой конец выпить с ними по кружке пива? Ты же мужчина, черт возьми! А почему, получив премию, муж не может допустить сумасбродства и сделать жене, детям, а то и самому себе какой-нибудь дорогой, хотя практически и бесполезный подарок? Но где там! На такой поступок ты абсолютно не способен. У тебя в голове всегда готовая приходно-расходная смета, в которой учтено все: от починки Вовкиных ботинок до уплаты за газ, электричество и приобретения новой партии бумажных салфеток. Мещанский практицизм окончательно разъел твой ум и убил в нем все живое.

От удивления я раскрыл рот и никак не мог привести свои челюсти в прежнее нормальное состояние. А жена продолжала ходить по комнате и после каждой фразы энергично рассекала своей полной ручкой воздух, словно срубая головы невидимым врагам. Сейчас она чем-то напоминала страстно убежденного проповедника.

— В конце концов, — продолжала она, — счастье не в деньгах, не в тряпках, не в вещах. Есть в мире другие непреходящие ценности: книги, театр, музыка, природа. Я не за аскетизм и не за богему. Семейный быт должен быть полным и здоровым. Но нехватка в семейном бюджете каких-то несчастных копеек или рублей не должна восприниматься, как трагедия. Погрязая в мелочах, мы незаметно укорачиваем жизнь. И сами превращаемся в уродов. Ты должен знать, что я всегда презирала людей, исповедывающих в жизни один единственный принцип: скопи домок.

Тут она обратила свое благосклонное внимание на мою скромную особу.

— Посмотри, на кого ты стал похож? Где твои былые увлечения, страсти, привычки? Постепенно, капля за каплей ты убил их в себе и превратился в бездушную и безвольную машину по добыванию денег. Все истинно мужское угасло в тебе. Исчезли легкомыслие, неприспособленность к практической стороне жизни, мотовство, если хочешь. А взамен пришли житейская мудрость, скучная и безрадостная, как выжженная солнцем пустыня. Ты катишься к пропасти… Опомнись, мой друг, пока не поздно!

…Когда я проснулся, жена еще спала. Стараясь не разбудить ее, я тихонько прошел в ванную комнату, умылся и стал одеваться. Уже выходя из дома, на лестничной клетке, я вынул свой кошелек, который еще вчера приятно оттягивал своей тяжестью карман пиджака. В кошельке я обнаружил три монеты.

Две — достоинством по три копейки — на трамвай до завода и обратно. И одну пятидесятикопеечную — на обед, числящийся в меню нашей столовой как дежурный.