Петер Карваш - Юморески и другие пустячки

Я послал устройство на выставку современного искусства. Через месяц мне его вернули вместе с почетным дипломом второй степени. Никто не обратил внимание, что это — перпетуум-мобиле, революция в истории физики, энергетики и вообще всего человечества. Первую же премию получил заместитель председателя Союза художников.

Потеряв голову, я стал писать во все инстанции: правительству, парламенту, университетам, профсоюзам, своим соученикам, пробившимся наверх, получившим известность или сделавшим карьеру благодаря своим способностям; я писал обладателям орденов и почетных званий, юбилярам, многодетным матерям и олимпийским чемпионам по тройному прыжку.

Ответы частично не дошли, частично советовали мне обратиться к кому-то, к кому я давно уже обращался (а он советовал мне обратиться к тому, кто мне это советовал сейчас), частично поощряли меня к дальнейшим систематическим исследованиям и высказывали надежду, что когда-нибудь я действительно что-нибудь изобрету, например, высокоэффективный дезодорант для общественных туалетов, частично протестовали против провокаций с моей стороны и против дискредитации почтенных лиц и учреждений.

Между тем перпетуум-мобиле било все рекорды. Я уже и смазывать его перестал, пускай себе скрипит, да пусть хоть остановится. Что мне до него? Но оно не остановилось, оно было изобретено окончательно и бесповоротно.

Я пришел в отчаяние. Я обивал пороги, добивался аудиенций, отсиживал бесконечные часы в приемных, пытался незаметно проскользнуть, прорваться, просочиться — меня выводили, выбрасывали, выпроваживали под конвоем.

В ушах у меня звучало соблазнительное поскрипывание эпохального изобретения, отвергнутого миром, перед глазами мелькали лица людей, которые не хотели меня выслушать, не желали проверить мою машину, пятились к ближайшим дверям после первых же моих слов, жали на кнопки электрических звонков, призывая атлетических подчиненных и служителей. Это было ужасно, как многосерийный кошмарный сон.

Перелистывая газеты и журналы во всех этих приемных и прихожих, я убеждался, что моего перпетуум-мобиле ждет не дождется, можно сказать, весь мир: заводы, которым не хватает энергии, мастерские, которым недостает рабочей силы, прокатные станы и кружевные промыслы, косметические лаборатории и рудники, морские и сухопутные пути, полиграфия и производство жвачки — словом, подавляющее большинство человечества. Не могу понять, почему же я все время натыкался только на представителей остающегося ничтожного меньшинства.

Кончилось дело тем, что два представителя меньшинства, этого ничтожного меньшинства, мускулистые, неразговорчивые, в белых халатах, посетили меня в моей квартире, где уже не просто весело, но победно, даже триумфально и безостановочно действовало мое перпетуум-мобиле; однако они даже игнорировать его не стали, надели на меня смирительную рубашку и увезли.

Когда через год я вернулся, перпетуум-мобиле все еще действовало. Перпетуум-мобиле, собственно, именно этим и отличаются.

Что вам еще сказать? Разве только одно. То, что я до сих пор никому не открывал. Никому на целом свете.

Но вам скажу: я изобрел не только перпетуум-мобиле. Я придумал еще многое другое, и, если я не ошибаюсь, это куда более важно.

Например, я додумался до следующих совершенно необходимых вещей: необходимо, чтобы люди уселись рядком вокруг стола, прислушались к трезвому голосу разума и перестали уничтожать друг друга; чтобы вороватые руки и мысли ампутировались во всемирном масштабе; чтобы вместо авианосцев строились библиотеки; чтобы каждый зарабатывал ровно столько, сколько заслуживает; чтобы никто не голодал; чтобы каждый говорил правду и только правду; и тому подобное.

С этими своими открытиями и предложениями я не ходил в патентное ведомство, я не уверен, есть ли у них там соответствующая секция. И у меня есть подозрения, что все это — а не только перпетуум-мобиле — задолго до меня было открыто огромным множеством других людей.

Не знаю, чем это для них кончилось. Что касается меня, для меня это кончилось тем же, чем и в случае с перпетуум-мобиле. Почему так, сам не знаю.

А вообще, я перестал его смазывать, оно проржавело насквозь и в один не очень прекрасный день с меланхолическим скрипом остановилось. Но все остальные открытия и придумки находятся в отличном состоянии, действуют безукоризненно и могут быть пущены в ход в любое время. Заинтересованным лицам я готов предложить их (вместе с соответствующей документацией и биографией) в любое время дня и ночи, не претендуя ни на какие авторские права.

Хочу подчеркнуть, что вышеупомянутую смирительную рубашку я давно уже не ношу.

Я сидел в своем кабинете (новехонькая секционная мебель, искусственный беспорядок в бумагах, чтобы создать видимость затяжной интенсивной деятельности, и многопудовая скука), глядел в окно на серую стену районной тюрьмы, увенчанную короной из осколков зеленого бутылочного стекла,— и тут распахнулась дверь, и вошел человек лет пятидесяти, невысокий, круглолицый, кареглазый, без особых примет. На лице у него было явственно написано, что он из той породы, которая сама ищет неприятностей, чтобы на них напороться. Когда он снял шляпу, я увидел, что череп у него приплюснут, как от непомерного давления. Зато голос у него был — что твой Шаляпин. Воздух вокруг него сразу завибрировал и разогрелся, словно охваченный страстью.

— Мне к прокурору,— звучно произнес он.

Я представился, сообщил, что прокурор будет в понедельник, и спросил, что ему угодно. Он сказал, что ему угодно предъявить обвинение. Я возразил, что тогда ему следовало бы обратиться в ближайшее отделение полиции. Он настаивал, что хочет изложить свое дело именно здесь. Тогда – несмотря на свою занятость массой неотложных дел – я предложил ему присесть и удостоверить свою личность.

Согласно паспорту и прочим документам передо мной сидел Кодонь Фридрих, род. 4.III.1921 г. в Римавских-Яновцах, проживающий в настоящее время здесь, в Братиславе, а именно на ул. Космонавтов, 43/III, пенсионер по инвалидности, вдовец, невоеннообязанный, под судом и следствием не находился. Я спросил его, кому он хочет предъявить обвинение, на что посетитель отвечал: самому себе. Я посоветовал ему немедленно отправиться домой, проспаться с похмелья и не мешать работе государственных учреждений, иначе я наложу на него штраф в размере от 50 до 100 чехословацких крон – причем немедленно.

После чего между посетителем и мной произошел краткий разговор, в ходе которого вышеназванный (Кодонь Фридрих) ссылался на свои гражданские права и довольно настойчиво повышал голос. Поскольку было еще только 9 часов 05 минут, газеты еще не принесли, а мне вообще заниматься было нечем, я предложил Кодоню Фридриху изложить свое дело, что он тут же и сделал. После чего я пригласил машинистку А. Рыбарикову, работающую у нас по контракту, и посетитель, улыбаясь улыбкой, бледной, как уличный фонарь, продиктовал ей следующий текст: