Петер Карваш - Юморески и другие пустячки

Однако возникает вопрос — и ответ на него является подлинной целью этого спешного письма: как все это могло случиться, в чем причина неразберихи, источник ложной информации и первопричина распада оборонительной системы острова, если уж называть вещи своими именами?

Этот ответ гласит: мой адъютант, прапорщик Яго, кадровый офицер нашей армии,— турецкий агент.

Должен сказать, что он вызывал у меня подозрения с первой же минуты. Сначала я полагал, что дело лишь в обычной антипатии, проистекающей из совершенно личностных моментов [6] Возможно, генерал Моро намекает здесь на связь, которая у него якобы была с женой Яго Эмилией, но так никогда и не была убедительно доказана; тем не менее Яго несколько раз публично подкалывал его этим обстоятельством и обещал отомстить. (Прим. авт.) , или в профессиональной неприязни [7] Своим заместителем в функции кипрского наместника Отто Моро назначил молодого гвардейского поручика Кассио; Яго, явно претендовавший на эту должность, был этим серьезно уязвлен, о чем свидетельствуют некоторые, особенно из числа посетителей театров. (Прим. авт.) , но когда впоследствии я объединил отдельные симптомы и привел их к общему знаменателю, я осознал, что иного объяснения нет: Яго подкуплен османами, он турецкий шпион.

Эту гипотезу окончательно подтвердило письмо, перехваченное вчера моей контрразведкой и бесспорно написанное рукой Яго (я это проверил, попросив его сделать для меня несколько заметок о размещении крепостных пушек в Фамагусте). К письму был приложен план наших укреплений с обозначением недостроенных, слабо защищенных участков, а также несколько явно зашифрованных фраз, которые на первый взгляд не имеют никакого значения (в них говорится о погоде, о рыбе, о пиниях, о кипарисах, о доступных женщинах и тому подобном), но определенно содержат тайные сигналы для генерального штаба Селима. Поэтому я прошу славную Синьорию безотлагательно передать этот случай инквизиторам [8] Dieci inquisitori di stato (десять государственных инквизиторов, we.) — высшая судебная палата, высказывавшая согласие на арест высоких государственных функционеров, дипломатов, офицеров флота или сухопутной армии. Сравни: Musatti, La storia politica di Venezia (1897); по мнению некоторых — см. напр.: Malmenti, La grandezza di Venezia (1892) — она не могла высказывать такого согласия и вообще не занималась такими делами. Так что выбирайте сами. (Прим. авт.) , чтобы она тотчас же дала мне согласие на взятие под стражу и заключение в тюрьму прапорщика Яго, антивенецианская деятельность которого настоящим неопровержимо и яснее ясного доказана.

Деятельность прапорщика Яго, о котором я, таким образом, знаю, что он завербован неприятелем, теперь представляется мне как удивительная, даже ошеломляющая, но тем более опасная смесь примитивности, наивности и изощренности. Он не упустил ни одной возможности посеять семя раздора среди моих офицеров; так, например, ему удалось подпоить и натравить моего заместителя — вообще-то убежденного трезвенника — поручика Кассио на его коллегу Родриго; в результате не только напрасно пролилась кровь, но я еще и вынужден был за пьянство и дебош в служебное время отстранить Кассио от должности, что чувствительно ослабило командный состав в этот критический период.

В своей подрывной деятельности Яго не чурается любых наветов, сколь бы нелепы они ни были. Так, например, исходя из моего родового имени «Моро», он распространил в армии и даже среди гражданского населения слух, будто в моих жилах течет маврская и даже прямо негритянская кровь. Поскольку не каждый солдат или островитянин имел возможность лично увидеть меня, этот глупый и абсурдный слух пустил более глубокие корни, чем мог бы предполагать человек логически мыслящий, и я убежден, что это никак не способствовало дисциплине среди солдат и популярности венецианцев на острове. Да я и сам, откровенно говоря, не был бы в восторге, если бы моим вышестоящим начальником был человек с цветной кожей [9].

Но этим личностные нападки Яго на меня и на мой авторитет не исчерпываются. В мое отсутствие он высказывается обо мне только в ироническом и унизительном тоне, называя меня уменьшительными, исковерканными именами (напр., вместо Отто он чаще всего называет меня Оттелло) — это не только неучтиво, но и недопустимо и просто-напросто наказуемо с точки зрения субординации.

Но наиболее странны, предосудительны и по-своему крайне примитивны беспрестанные попытки Яго вмешиваться в мою личную жизнь, расстроить мое супружество и вообще всячески портить мне нервы и жизнь. Если б я по природе и по врожденному характеру не был человеком спокойным, рассудительным, если б мне не была чужда всякая вспыльчивость, ревность и необузданная страсть, я бы давно уже позволил спровоцировать себя на безрассудные и опрометчивые поступки.

Дело в том, что Яго — очевидно, в духе инструкций Селима — без конца донимает меня, подстраивает ситуации, в которых моя жена Дездемона (в чьей верности и чистоте я никогда не сомневался и ни при каких обстоятельствах сомневаться не буду) должна представать в моих глазах изменницей, прелюбодейницей, лгуньей и т. д.; к счастью, он делает это таким прозрачным, даже просто смешным способом (подбрасывает всевозможные мелкие вещички Дездемоны в квартиры моих молодых офицеров, потчует меня двусмысленными намеками, лицемерно обращает мое внимание всякий раз, как Дездемона беседует с членами моего штаба — боже ты мой, ведь это было бы противоестественно, если бы такая привлекательная дама оставляла равнодушными здоровых молодых мужиков, на долгие месяцы отлученных от своих семей, любовниц и борделей), а мои информаторы ставят меня в известность так быстро и точно, что его старания обречены на полную неудачу. Но попытка свидетельствует о намерении, намерение о позиции, а доказательство (тайное и предательское письмо Селиму, которое мы перехватили, которое я имею честь послать Синьории в приложении) свидетельствует об этом в полном объеме.

Естественно, свою основную деятельность Яго маскирует, как умеет. Зная, например, суеверное отвращение своих турецких благодетелей к вину, он восхваляет его где только может и даже распевает о нем песенки; причем характерно, что песенки эти отнюдь не венецианские, а чуждые нам по своей сути, бесконечно далекие нашим национальным чувствам [10]. Не догадываясь, что я давно уже ввел Дездемону в подлинный курс дела, он пытается ухаживать за нею и делает это не самым изысканным способом, в выражениях не самых подходящих для ушей благородной венецианки, а часто и оскорбительно фривольных. И так далее.

Я избрал тактику, которую счел наиболее верной, и дал соответствующие инструкции всему своему персоналу. Все мы делаем вид, будто верим интригам Яго, я же стараюсь реагировать так, чтобы не пробудить в нем подозрения, то есть раздражаюсь, делаю вид, что я, говоря на языке аборигенов, «купился», ревную и буйствую, угрожаю, теряю сознание и притворяюсь глупцом, чтобы не вспугнуть пташку. Однако должен заверить Его Превосходительство и преславную Синьорию, что эта игра, недостойная потомственного солдата, меня уже беспокоит и утомляет, и я с нетерпением ожидаю решения Десяти инквизиторов, которое позволило бы мне обезвредить лазутчика Селима и полностью посвятить себя фортификационным работам, интенсивной подготовке гарнизона и разработке новых планов обороны острова, о которых бы турки, разумеется, не имели ни малейшего представления.