Петер Карваш - Юморески и другие пустячки

— Это случилось в шестьдесят третьем, весной. У меня есть вырезки из газет. Полный комплект.

— Да-да, я знаю —

— Весь город только об этом и говорил. Все меня уговаривали: напиши об этом! У тебя хороший слог, вот возьми и напиши! И тогда я —

— Вполне возможно. И все же... Видите ли, жизнь — это одно, а литература — другое.

— Да? А ведь все говорят, что искусство должно отображать жизнь!

— Ну да, конечно, конечно, однако... Не знаю, может, вы не очень удачно использовали материал.

— Вы думаете, его лучше было бы переработать в драму?.. Это интересно! Я подумывал также о цикле новелл. Но ведь роман — это же роман, верно?

— Нет, дело не в том. Понимаете... Попробую вам объяснить.

— Да.

— Все выглядит... одним словом, недостоверно. Возьмем, например, отдельные персонажи. Уже ваш центральный образ, который —

— Но этот человек в самом деле есть на свете! Он уже старик, но он есть! В романе он описан в целом верно и точно. Я ничего не выдумывал. Ничего не пропускал. Я старался быть объективным, не чернил его и не приукрашивал... Могу привести его к вам в любое время — хотите? Вы сами убедитесь!— Не надо, право же, не надо, проблема ведь совсем не в том... В жизни это может быть интересный человек, но в вашем романе... Ну, понимаете, я не верю ни одному его слову!

— Но я ведь именно этого и хотел! Он в самом деле часто лжет! Он далеко не честный человек! Я так и пишу об этом на странице —

— Вы меня неправильно поняли. Я не верю в персонаж, изображенный в романе. Если уж речь зашла об этом, я не верю вам — тому, о чем вы пишете.

— Но я могу привести вам свидетелей — сколько угодно! И каждый подтвердит, что все произошло именно так, как я излагаю. Я ничего не выдумывал! Я ведь хотел написать реалистический роман! Принципиально! В послесловии я прямо так и отмечаю —

— Да-да, я читал. И все же боюсь, вы меня не поняли. А между нами должна быть полная ясность. Я вам, конечно же, верю. Разумеется, все происходило именно так, как вы утверждаете. И эти люди были, наверное, именно такими.

— Это уж точно. Почти все они еще живы, и я их могу —

— Друг мой, поймите, я говорю о чем-то совсем другом. У искусства свои законы, понимаете? В искусстве необходимо...

— Ну, естественно! Ведь я все эти законы проштудировал! От корки до корки! А как же! Горького и Плеханова, Шкловского и Лукача, и Мраза, и Бакоша, и даже Розенбаума, всех поголовно! Да для меня городская библиотека все равно что дом родной! Законы искусства я знаю не хуже, чем таблицу умножения! Сюжет, композиция, синтаксис, тема и так далее — словом, все! Неужели вы думаете, что я бы взялся за такую высокоспециализированную работу, как роман, без соответствующей подготовки! За кого вы меня принимаете?

— Конечно, это хорошо, это... да, это похвально... Вот только... Господи, как же мне это вам объяснить? Одно дело прочесть что-нибудь о композиции, и совсем другое — сесть и написать роман. Вот...

— Словом... словом, роман плохо скомпонован. Так я должен вас понимать? Пожалуйста, говорите со мной без обиняков, напрямую. Не надо меня жалеть.

— Думаю, помимо всего прочего, он в самом деле плохо скомпонован, если вам так уж хочется это услышать. Он разваливается на бессвязные эпизоды, к тому же по большей части невнятные. Он крошится, как сухая глина, извините за сравнение.

— Гм. Очень любопытно. Но сухая глина не крошится, с вашего позволения. Во всяком случае, не всегда и не везде. Я читал, что в Марокко, например, есть крупные сооружения, есть целые города из глины, которые...

— Ну хорошо, я выбрал неудачный пример, не ловите меня на слове. Этим примером я хотел сказать, что ваша работа структурно не организована, если вы понимаете, что я хочу этим сказать.

— Ну еще бы, а как же иначе, я ведь и Мукаржовского проштудировал очень внимательно.

— Простите, не понял. Ну ладно, оставим это. Словом, в вашем романе нет напряжения... Думаю, вы согласитесь, что роман на четыреста страниц должен быть интересным, если вы хотите, чтобы кто-нибудь дочитал его до конца,— вы согласны со мной?

— Ну конечно! Безусловно! А мой роман, выходит, неинтересный? Это я так, для ясности.

— Гм. Он очень плохо читается. Если б я вам не пообещал... Дорогой мой, в любой книге должны быть собственные находки, открытия, она должна говорить что-то новое, предлагать читателю какое-то самобытное видение мира, людей, самого себя...

— Видимо, вы не обратили внимания... Я брался не за детектив и, так сказать, не за ученый труд. Я писал роман. Роман, понимаете?

— Я это понял. Но в любом случае... Поймите, уважаемый коллега, читатель хочет читать роман с радостью, со вкусом, с интересом. А не пробиваться сквозь него, как сквозь толщу пресной манной каши.

— То есть... мой роман — пресная каша,

— Этого я не утверждал...

— Нет, утверждали! Я пока еще не глухой.

— Я выражался образно. И, возможно, опять не самым удачным образом. Но если говорить о вкусе, запахе, аромате, то есть если говорить о вашем языке...

— А я, простите, пишу на своем родном языке. Может, сейчас что-нибудь другое в моде, но я пишу так, как меня дома учили, если хотите знать.

— Ну конечно же! Каждый писатель пишет на своем родном языке! Но существуют определенные эстетические требования, определенные уровни языка... Не каждый из них способен войти в литературу. Постойте, я опять неудачно выразился.

— Может, у меня там грамматические ошибки есть? Вот это был бы для меня сюрприз! Заверяю вас, в этом виновата машинистка, которая перепечатывала мою рукопись. Возможно, мне стоило бы еще раз перечитать после нее, это я допускаю. Но мне до того не терпелось поскорее положить рукопись на ваш стол...

— Тут дело не столько в грамматике.

— Да уж, вот это было бы совсем несправедливо. С грамматикой у меня еще в начальной школе был полный порядок.

— Гм. Видите ли, боюсь, для литературы этого недостаточно. К сожалению!

— Мне, кстати, знаком один известный писатель, который то и дело говорит «дерьмо собачье». Или «со всеми манатками». Я бы такого ни за что не произнес. Надеюсь, вы обратили внимание, что я говорю литературно.

— Это хорошо. Это замечательно. Но... Очевидно, художественный язык требует еще чего-то... В романе, скажем, над каждой фразой нужно работать, дорогой мой. Упорно работать. Особенно —

— Но я работал, и еще как упорно! Вы даже представить себе не можете, сколько я над этим романом работал. Сейчас я вам скажу. Пять лет. Пять с половиной. Почти шесть. Или семь? Семь лет я работал над этой проклятой рукописью. Ночи напролет. Клянусь вам здоровьем своей дочери. Зрение себе испортил. Не раз уже светало, когда я шел прилечь хоть на часок-другой. Над каждым предложением трудился прямо как раб. Да что там — как каторжник в каменоломне! Высекал, так сказать. Семь лет жизни отдал этой работе. И здоровье. И свою карьеру. И свое супружеское счастье, но об этом лучше не говорить. Неужто это не чувствуется... Вы считаете, что это не чувствуется? Нет, вы скажите прямо, и я застрелюсь.