Евгений Мин - Другие времена

Ужинали мы до двенадцати, потом пили чай, а Погарский — сваренный для него кофе.

В половине первого Виктор Павлович поднялся из-за стола, испросив разрешение позвонить двоюродной сестре.

Ее он тоже называл «лапушкой», «кисонькой», «розанчиком» и еще «симпомпончиком».

В час ночи он покинул нас, поцеловал Кате руку и похлопал меня по плечу.

— Тебе повезло, кролик, с такой женой не пропадешь.

После его ухода Катя как-то обмякла, стала жаловаться, что туфли жмут, портниха обузила платье и вообще она устала и хочет спать.

Скоро в нашей квартире стало тихо. Катя и Витька спали, я самоотверженно мыл посуду, утешая себя тем, что не каждый день бывают семейные мини-банкеты. Завтра наверняка Погарский не придет, и мы с Катей мирно проведем воскресенье.

На следующее утро я проснулся, услышав нерешительный звонок в дверь. На будильнике было половина девятого. Мне показалось, что я ослышался, и, повернувшись на другой бок, продолжал спать. Снова — жиденький звонок.

В халате и тапочках на босу ногу я прошлепал в переднюю.

— Кто там? —хрипло спросил я.

— Это я! — откликнулся сладенький голос.

Сразу я узнал Мишу Бунчика. Ни у кого в нашей фирме не было такого сахарного голоска.

— Это я, Миша, — скулил Бунчик. — Пустите, пожалуйста, у меня тяжелое положение... Теща...

Я открыл дверь, и Бунчик шариком вкатился в переднюю.

— Извините, простите, — бормотал он. — Теща уезжает. А машину никак не вызвать. Понимаете, Погарский оседлал телефон.. Простите, я быстро...

— Звоните, — сказал я, ушел в спальню и, не снимая халата, прилег на кровать.

Я открыл глаза, когда на будильнике было половина десятого. В квартире стояла тишина. «Ушел», — с облегчением подумал я, но, выйдя в переднюю, обнаружил Бунчика. Красный, потный, он с трудом втискивал толстые пальцы в кружки телефонного диска.

— Простите, — расплылся он в жалкой улыбке. — Все время занято... Такой я несчастный... Разрешите еще...

— Звоните, — сказал я и ушел в спальню.

Катя уже проснулась.

— Толик, с кем ты там? — спросила она.

— Миша Бунчик из двадцать третьей.

— Бунчик!.. Ты же сам говорил, что он трус и подлиза... Зачем ты его пустил?

— Видишь ли, у него теща...

— Как? Он пришел с тещей?

— Да нет же, один, вызвать машину для тещи, ну, а из дома не может, потому что сблокирован с Погарским. Он скоро уйдет... Пожалеем старуху.

Машину дали в двенадцать часов, в половине первого мы сели завтракать.

— Знаешь, милый, — сказала Катя, — никогда не думала, что индивидуальный телефон такое бедствие. Теперь к нам будут беспрерывно шлепать твои альфа-бета-гаммовцы. Сколько их?

— Триста пятьдесят единиц, но в нашем доме живут шестьдесят.

— И все сблокированы?

— Все, кроме нашего бывшего напарника Андрея Семеновича. Но не будут же они все...

— Милый, ты идеалист, — улыбнулась Катя улыбкой Джоконды.

Следующие два дня, понедельник и вторник, мы прожили спокойно. Я торжествовал. Катя по-прежнему загадочно улыбалась.

В среду вечером явился старший бухгалтер Ковригин, прямой и важный, как шпрехшталмейстер в цирке. Он говорил так, будто рубил воздух резкими ударами хлыста.

— Извините. Врываюсь не вовремя, — звучал на всю квартиру его жирный голос. — Обстоятельства вынуждают. Спарен с программистом Мясоедовым.

— Кажется, это милый молодой человек? — неосторожно сказала Катя.

— Видимость, — просвистел голос-хлыст. — Скотина с дипломом. Невоспитанное животное. Уходя, снимает трубку. Болтает часами. Вам не понять. Вы себе сделали отдельный телефон.

Покраснев так, словно я совершил что-то неприличное, я поспешно предложил:

— Пожалуйста, звоните.

Гордый и обиженный Ковригин уселся у телефона. Поговорив минут двадцать, он удалился с таким видом, будто доставил нам огромное удовольствие.

— Унд зо вайтер, — сказала Катя, когда за Ковригиным захлопнулась дверь.

— Как? — не понял я.

— И так далее, — перевела она. — Надо знать немецкий.

На следующий день, в четверг, в то же самое время (удивительное совпадение), пришел Мясоедов. Это был обаятельный молодой человек, наделенный чувством юмора и актерскими способностями. Минут сорок пять он смешно рассказывал о своем напыщенном телефонном соседе, забавно изображал его походку, манеру говорить, важность жестов.

Дав нам концерт, Мясоедов попросил разрешения позвонить двоюродной тете и, как это ни странно, подобно Погарскому, называл ее «лапушкой», «кисонькой», и «розанчиком».

В пятницу мы сбежали в кино на старый фильм, в субботу— на спектакль, хуже которого трудно себе представить. Нам было все равно, лишь бы спастись от телефонных печенегов.

В воскресенье к завтраку явилось семейство Черногруд: мама, папа и мальчик Митенька, на голову выше папы.

Они по очереди говорили с учительницей, поставившей Митеньке тройку.

— Нет, этого быть не может, — журчала в телефон мама, — у нас в роду все математики. Я сама подсчитываю расходы даже без бумажки... Дмитрий весь в меня.

Папа под вкрадчивый шепот мамы говорил:

— Извините... Но вы, должно быть, не знаете моего положения, моих связей...

— Мария Кирилловна, я буду учиться только на пятерки, — лживо обещал Митенька.

К вечеру приковыляла восьмидесятилетняя Ариадна Павловна. Задыхаясь, она ругала своего телефонного напарника Симкина, лишившего ее духовного общения с окружающим миром: она даже не может узнать, живы ли ее гимназические подруги.

Подруг у Ариадны Павловны оказалась целая рота, темы для бесед были неисчерпаемы, и сеанс духовного общения закончился около двенадцати ночи.

На следующей неделе мы прибегали к разным хитростям: ходили в гости, в театр, а когда сидели дома, плотно зашторивали окна и не отвечали на звонки в дверь.

Так мы держались до пятницы. Вечером, около десяти часов, раздался осторожный звонок. Мы не реагировали. Звонок повторился. Мы были стойки. На четвертый раз я сдался, подошел к двери и спросил волчьим голосом:

— Кто там?

— Анатолий Николаевич, это я, Кисельников, — продребезжал старческий голос.

— Заходите, пожалуйста, Андрей Семенович, — обрадовался я, отворяя дверь.

Мой бывший напарник очень изменился, похудел и постарел лет на десять.

Старательно вытирая ноги, он пробормотал:

— Извините... Я на минутку... Если можно, позвонить по телефону...

— Позвольте, а ваш? ..

— Нет у меня телефона, — слабо махнул рукой Кисельников. — Полдома ходят теперь звонить... Ах, Анатолий Николаевич, что вы наделали, зачем разблокировали наши телефоны!.. — и в бирюзовых выцветших глазах Андрея Семеновича появились слезы.

Я посмотрел на часы. Было восемнадцать сорок. Через двадцать минут начнется матч века «Гладиатор» — «Свенсон», пора включать телевизор, который самоотверженно трудится у нас четвертый год.