Евгений Мин - Другие времена

— Ничего у вас нет!.. Примите валерьянки. А вообще вы здоровы как бык.

«Вот оно, наше бесплатное лечение, — горестно размышлял Погарский по пути домой, — умрешь, так они и не заметят».

Мысленно произнеся эти слова, он понял, что дни его сочтены.

Придя домой, Погарский решил привести в порядок все свои дела. Он раскрыл шкаф, долго и скорбно рассматривал костюмы, висевшие на плечиках, рубашки, сложенные стопкой, носки и галстуки самых невероятных расцветок. Затем печальный взгляд его остановился на книжных полках. Он увидел двенадцать непрочитанных томов Чехова, девять — Тургенева, одиннадцать — Лескова, тридцать — Диккенса. Во втором ряду невидимые миру стояли О.Мандельштам и Мих.Булгаков, приобретенные Погарским самым таинственным способом.

«Кому все это достанется? — с горечью подумал Погарский. — Найдутся наследники. А плакать на моих похоронах будет только Тоня».

Тут он сам чуть не расплакался, сел за стол, машинально открыл ящик и увидел исписанный листок бумаги. Это был черновик некролога.

— «Скончался Виктор Павлович...» — прочел Погарский и возмущенно закричал: — К черту! Пусть пишут другие! Не буду за них работать, не буду! — и яростно изорвал в клочки прекрасное литературное произведение.

В это время раздался звонок у входной двери.

«Кто бы это мог быть? Кому я понадобился?» — подумал Погарский и пошел в переднюю.

Минуты через две он вернулся в сопровождении тихой Тони. В руках у Тони была большая сумка, где лежали грелка, пуховый платок, пачка горчичников, бутыль с каким-то лекарством и еще предмет, о котором не принято говорить в обществе.

— Как ты посмела прийти? — без металла в голосе сказал Погарский.

— Ты болен, Витенька, и я должна быть с тобой.

— Неправда, здоров как бык! — воскликнул Погарский.

— У тебя ужасный цвет лица... Покажи язык! — потребовала Тоня.

Сам не зная, как это случилось, Погарский высунул бледный шершавый язык.

— Конечно, — сказала Тоня, — я так и думала. Питаешься где попало.

Зазвонил телефон.

— Алло! — уверенно сказала Тоня.

— Можно попросить Виктора Павловича? — прозвучал в трубке голос рыженькой Маринки.

— Нет, — ответила Тоня. — Он занят.

— Занят?.. Интересно, чем же?

— Ему сейчас будут ставить клизму, — невозмутимо заявила Тоня и положила трубку.

— Тоня! — простонал Погарский. — Ты опозорила меня перед моей... Перед моим другом.

— Глупости! — сказала Тоня. — Эти твои... не знаю, как их назвать... расшатали твое здоровье. Я вылечу тебя и тогда уйду. Понял? Идем!

— Понял, — сказал Погарский и, стыдливо шагая впереди Тони, подумал: «Вот тебе и тихая Тоня! Ну и характер... Нет, она не даст умереть».

Прошло восемь лет, и нам поставили телефон.

Нет, не одному нашему семейству, а всем в доме, где живут сотрудники нашей фирмы «Альфа-бета-гамма».

Настал торжественный, светлый день, явился монтер и водрузил на столике в передней нежно-сиреневый аппарат под номером 44-17.

— Полный ажур, — сказал он, закончив работу.— Завтра включим, и можете звонить до полного удовлетворения.

Итак, у нас был личный телефон.

По правде сказать, личным его назвать было нельзя. Нас сблокировали с телефоном 44-18.

Нашим напарником оказался профессор Кисельников.

В силу преклонного возраста он нигде не работал, но всюду консультировал.

— Конечно, блокировка не сахар, — сказала Катя, — но все же лучше, чем ничего.

Значительно определенней высказался старший экономист нашей фирмы Виктор Павлович Погарский, мужчина среднего возраста, средних способностей и незаурядной язвительности.

— Ну, какие неприятности? — насмешливо спросил он перед началом рабочего дня.

— Все хорошо, Виктор Павлович, ~ ответил я. — Нам поставили телефон.

— Личный?

— Не совсем, блокированный.

— Та-ак, опять коммунальщина?

— Чепуха! Мы сблокированы с профессором Кисельниковым. Милый, интеллигентный человек.

— Тю-тю! — присвистнул Погарский. — Эти интеллигенты — твердые орешки. С работягами за пол-литра обо всем договоришься, а эти начнут приседать: «Ах, извините!.. Ах, простите!..» В общем, поздравляю тебя, суслик, хлебнешь ты!..

Возвращаясь с работы, я встретился у парадного с Кисельниковым. Он вежливо приподнял шляпу и сказал добродушно-ласковым голосом:

— Извините... Мне кажется, нам нужно познакомиться поближе. Мы ведь, так сказать, соединены телефонными узами.

— Плотников Анатолий Николаевич, — представился я.

— Рад, очень рад, — произнес Кисельников, — а меня зовут Андрей Семенович. — И он протянул мне свою легкую, почти невесомую руку. — Вот и познакомились, — застенчиво улыбнулся он, — надеюсь, у нас не будет телефонных распрей?

— Конечно нет, — поспешил я заверить его.

Он тяжело вздохнул, и мне показалось, что в голубеньких, выцветших глазах его мелькнули слезы.

— К сожалению, семья у нас великовата, — грустно сказал он, — моя супруга Кира Викторовна, наша дочь Леночка, внуки. Старшему, Саше, восемнадцать, Костя на четыре года моложе, а Машенька в четвертом классе. Хорошие дети, но несколько неуравновешенные. Рад, очень рад был познакомиться, — снова повторил он и прибавил: — Передайте, пожалуйста, привет вашей очаровательной супруге, которую я знаю, так сказать, лишь визуально.

Расставшись с Кисельниковым, я помчался домой, прыгая по лестнице через две ступеньки.

Катя была уже дома. Скинув пальто, я спросил, показывая на телефон:

— Действует?

Катя сняла трубку. Зуммера не было.

— Может быть, еще не включили? — спросил я.

Катя положила трубку.

— Включили. Мне уже звонили со станции.

— А ты?

— Не пробиться, — каким-то жалостным голосом сказала она.

— Значит, там говорят, — показал я на пол. — Странно, я только что встретил Андрея Семеновича. Удивительно приятная личность. Когда с ним беседуешь, испытываешь такое чувство, будто сидишь в теплой ванне. Вот она, интеллигентность.

Катя сняла трубку. Зуммера не было.

Время шло. Мы пообедали, поужинали, вернулся с вечерней баскетбольной тренировки наш Витя. Катя несколько раз пыталась поговорить по телефону. Зуммера не было.

— Должно быть, у Андрея Семеновича какая-нибудь консультация, связанная с государственной проблемой, — пытался я утешить Катю.

— Будем считать, что у нас нет телефона, — печально сказала она.

Прошел месяц, и я убедился, что Катя права. Месяц — тридцать дней, шутка ли?! За этот срок мне удалось позвонить три раза, Кате — четыре, Витьке — пять.

Всякий раз, когда я встречал Кисельникова, он любезно расспрашивал о здоровье Кати, о моем самочувствии, сетовал на свои старческие хвори, трогательно извинялся, что много занимает телефон, но, увы, ему трудно выходить из дому. Он был так мил, приветлив, так весь светился добротой, что я не решался «поставить вопрос ребром», как требовала Катя. Однако нужно было что-то предпринимать, и я посоветовался с Погарским.