Евгений Мин - Другие времена

Директор театра смотрел в зрительный зал. Он не видел женщину, сидевшую на месте товарища Фунтикова. Он прошел к себе в кабинет и опять позвонил главному администратору.

— Аркадий Семеныч, где она? Ушла? Ничего не сказала? . . А где Корниец? Не видели... Хорошо!.. Нет, это черт знает что такое!

Директор положил трубку и схватился обеими руками за голову. Черные мысли овладели им. В это время в кабинет ворвались главный режиссер, Митя Березкин и актеры, еще не успевшие разгримироваться.

— Триумф! — вопил мощным голосом Побратимов.

— Победа!.. — поддерживали его соратники.

Митя Березкин едва держался на ногах, опрокинутый тяжестью первой славы.

Директор тяжелым, мутным взглядом посмотрел на всех.

— Постойте!.. Где Корниец? .. Отыщите ее.

Никто не успел откликнуться на его призыв, как в кабинет влетела Зиночка Корниец.

— Ну? — сказал директор. — Что же вы?

— Я все узнала, Герасим Матвеевич. Ей понравилось. Она не могла смеяться, потому что у нее болит зуб, коренной, справа.

— Понравилось? — облегченно вздохнул директор.

— Очень... Только она говорит, что платья нужно удлинить на два пальца.

— На два? — удивленно поднял брови директор.

— Или на два с половиной. Мода меняется.

— При чем тут мода? .. Кто же она?

— Закройщица в образцовом ателье «Светлана». Она шьет жене Фунтикова.

— Закройщица... — повторил директор.

Он встал из-за стола, расправил плечи, улыбнулся широкой административной улыбкой и протянул руку главрежу.

— Поздравляю, Генрих Генрихович, с премьерой. Видите, все хорошо прошло, а вы волновались. Нервы, нервочки... Видите, все отлично!

Немного помолчав, он прибавил:

— А платья все-таки нужно удлинить на два сантиметра. Ничего не поделаешь, мнение зрителя — высший суд!

Утром у меня было тридцать семь и два. Катя вызвала врача из поликлиники.

В семь часов вечера, когда я лежал в постели, а Катя вязала кофточку, пришла она — молодая, красивая, в голубых солнечных очках и халате условно белого цвета.

— Садитесь, доктор, — любезно предложила Катя.— Извините, как вас зовут?

— Элида Капитоновна, — свирепо сказала медицинская красавица. Чувствовалось, что она обижена своим несовременным отчеством.

— Ну, кто из вас? — строго спросила она.

Катя показала на меня.

— Он, мой муж.

— Градусник! — скомандовала великолепная Капитоновна и, сняв очки, холодно посмотрела на меня серыми светящимися глазами.

Наверное, как малогабаритный, я не понравился ей.

— Утром у нас было тридцать семь и два, — сказала Катя.

— Мало ли что у вас было утром, ставьте сейчас!

Через пять минут она брезгливо вытащила градусник.

— Тридцать шесть и девять, — сказала она голосом волка из мультфильма «Ну, погоди!».

Катя покраснела:

— Утром у нас было тридцать семь и два, потом он спал и потел,— оправдывалась она, как первоклассница, не выучившая урок.

Прекрасная Элида показала все тридцать два прекрасных зуба.

— Не мешайте! Я же не лезу к вам в кастрюлю. Мужчина, раздевайтесь!

Клюнув меня в спину фонендоскопом, она тотчас же отпрянула:

— Здоров! И нечего морочить голову.

Катя побледнела.

— Послушайте, девушка, будьте вежливой.

— Я не девушка, — оскорбилась Элида, — а старым тоже нужно вести себя.

«Старым!» Этого Катя не выдержала. Нам было всего по сорок.

— Послушайте, девушка, — сказала она ледяным голосом, — где вас этому учили?

— Хамите! — взвизгнула дочь эскулапа. — Ну так лечитесь сами. — И пошла к выходу.

Катя устремилась за ней. Положение было сложное, я чувствовал, что должен вмешаться, — но как?

И вдруг мой лечащий врач остановилась как завороженная возле дивана, где лежало Катино вязанье.

— Что это? — спросила она типично женским голосом.

— Кофточка, — сказала Катя, — самая обыкновенная.

— Обыкновенная?.. Это же чудо!

— Шестьдесят процентов мохера и сорок шерсти.

— Сорок? Как это у вас получается?

— Очень просто. Вот здесь ажур, а тут резинка.

— Потрясающе!.. У меня не выходит.

— Если хотите, помогу.

— И вам не трудно?

— Нисколько.

— Скажите, а этот рисунок из журнала?

— Нет, сама придумала.

— Чудненько!

— У меня есть и другие, могу принести.

— И не жалко?

— Что вы!..

— Ой, какая вы добрая!

Катя ушла, а Элида впилась жадным взглядом в Катину кофточку, перебирая, как кошка, пушистую шерсть своими длинными розовыми ноготками. На меня она не обращала внимания. Я стоял, как статуя с обнаженным торсом.

Катя вернулась с грудой рисунков. Скоро она и Элида беседовали, как давние подруги, называя друг друга по имени.

— Мне кажется, этот фасончик, Катенька...

— Что вы, Элидочка! У вас пряменькие плечики.

— Вот уж нет, смотрите! — воскликнула Элнда и осталась в легкой кофточке, под которой угадывались идеальные плечи.

У меня стрельнуло в пояснице. Должно быть, радикулит.

— Простите, Элидочка, я ошиблась, но все-таки этот будет лучше.

— Нет, Катенька, у меня шея...

— Прелестная шейка!.. А может, этот, с открытой грудкой?

У меня застучали зубы. Наверное, начиналась лихорадка.

— А здесь, в этом месте, у меня немного широковато.

Я кашлянул, боясь, что они займутся более подробным разбором деталей.

Первой очнулась Катя.

— Боже мой! Почему ты голый? Ты же замерзнешь!

— Бедненький! — сжалилась Элида. — Надо вас осмотреть. Поглядим, что у вас. Так, так...

Она внимательно выслушивала меня, выстукивала.

— Сердечко хорошее... Чуть глухие тона... В легких кое-что слышу... Но это не страшно: организм крепкий, упитанный. Тело молодое.

Странно, совсем еще недавно я был стариком. Затем Элида ласково сказала:

— Ложитесь на спинку, пощупаем ваш животик.

Я застеснялся.

— Ну, ну, без глупостей, — пригрозила она. — Я для вас не женщина, а врач.

Стыдно признаться, но прежде всего я видел в ней женщину.

Окончив осмотр, она сказала Кате:

— Ничего серьезного, но болезнь может развиться. Пока что нужно легкое питание, постельный режим и никаких излишеств.

При этих словах она улыбнулась, а Катя почему-то покраснела.

— Больничный на три дня, а потом приду. — Элида подписала медицинский документ и, захватив Катин рисунок, ушла.

Три дня я вел мученическую жизнь. Я был здоров, у меня ничего не болело, но Катя требовала, чтобы я выполнял предписания врача, который так чутко ко мне отнесся.

К концу третьего дня припорхнула Элида. В руках у нее, кроме врачебной, была еще хозяйственная сумка. Поцеловавшись с Катей, она помахала мне рукой.

— Привет! Как мы себя чувствуем?

— Доктор, я совершенно здоров.

— Посмотрим, посмотрим!.. Долой пижамочку, мальчик!

Вот я уже был мальчиком.