Евгений Мин - Другие времена

Все остальные сотрудники дружно уставились на меня.

– Толковенько, – сказал Леня Медницких, обладатель самых драных джинсов и «кубинской» бороды. – Наконец-то вы расстались с пережитком прошлого.

– Можно и так, – многозначительно вымолвил Николай Осипович Мельников, старший конструктор и судья по хоккею с мячом, – можно, если у вас какая-нибудь экзема или другие кожные неприятности.

Кожными болезнями я никогда не страдал, но вдруг почувствовал нестерпимый зуд на верхней губе. К счастью, как следует подумать о возможной болезни я не успел, так как наши сотрудницы затеяли оживленную дискуссию.

Длинная Зоя сказала, что я и раньше был симпатичный, а теперь похож на Жана Габена, только мне надо постареть, что при нашем сумасшедшем плане нетрудно. Танечка-импорт (она могла раздобыть из-под земли любую заграничную штукенцию) хмыкнула, что Габен настоящий мужчина, а у меня, пусть я не сержусь, мужского были только усы. Зина-путешественница (так ее прозвали за любовь к городским командировкам) заявила, что усы – это старомодно, а если я отпущу бакенбарды, то буду похож на человека. Кто-то сказал, что бакенбарды не для утконосых, кто-то намекнул, что мне давно пора перестать стричься, как милиционер.

После обеда меня вызвали к начальнику отдела. Я пришел, вооруженный документацией по одному из объектов. Не удостоив вниманием чертежи и схемы, он воткнулся в мое лицо непроницаемым административным взглядом, пожевал губами и желчно изрек:

– Омолаживаемся? Теперь все на это бьют.

Я понял намек. Начальник ждал, что скоро его пошлют на заслуженный отдых, и к каждому из нас, кто был моложе его, относился недоверчиво. Раньше, с усами, я не вызывал у него подозрений, но сейчас...

– Что вы? – пробормотал я. – Это просто так... Для разнообразия.

– Для разнообразия нужно работать лучше, – сострил он и забраковал мои документы.

Возвращаясь на рабочее место, я думал, как поступить: подать заявление по собственному желанию или спешно отращивать усы.

Дома меня встретил Витька, наш гривастый, бакенбардистый отпрыск. Одет он был подчеркнуто небрежно – должно быть, собирался на молодежный бал.

Витька не заметил перемены в моей внешности. Сначала это показалось мне странным, затем я вспомнил одну из статей под рубрикой «Педагогические раздумья», где писалось, что детей больше всего интересует внутренний мир родителей.

Я снял туфли, надел тапочки и уселся напротив Витьки. Помолчав немного, я спросил:

– Витька, ты не замечаешь во мне ничего особенного?

– Абсольман ничего.

– Смотри лучше!

– Веревочку пора сменить, – ткнул он в мой галстук, – таких и чабаны не носят.

– Верно, а еще что?

– Абсольман, – повторил он и погрузился в раздумья, недоступные старшему поколению.

– Ну, а усы, как считаешь? – не выдержал я. Мгновенная, как у боксера, реакция мелькнула в Витькиных зрачках.

– Порядок, – присвистнул он, – лет на пятнадцать меньше тянешь. – И сразу же нокаутировал меня: – Кинь десятку, отдам со стипендии.

В состоянии глубокого шока я дал ему пятнадцать рублей.

Вечером из командировки вернулась Катя.

– Толик, что с тобой? – тревожно и ласково спросила она.

– Ничего, – ответил я, помог ей снять пальто и проводил в столовую.

– Ты здоров? – спросила любящая жена, вглядываясь в меня.

– Абсольман.

– Зачем же ты это? ..

– Видишь ли, еще Гераклит сказал: «Нельзя дважды вступить в одну и ту же реку».

Когда-то Катя сдала истмат на пятерку, но в семейной жизни философия ей не пригодилась.

– При чем здесь Гераклит? – удивилась она.

– Диалектика. Все меняется.

Катя побледнела. В глазах мелькнули росинки слез, но она держалась с достоинством, свойственным нашим женщинам.

– Ты влюбился, – сказала она дрожащим голосом. – Конечно, я уже стара, а она прекрасна, молода... Я не держу тебя. Я уйду сама...

– Катя! – закричал я, схватив ее за руку. – Какая любовь?! Ты же знаешь, сейчас конец квартала.

– Ах так, значит, в начале года ты бы мог...

Мы поссорились и в первый раз за девятнадцать лет семейной жизни спали отдельно. Я устроился на Витькином диване. Мне повезло: Витька вернулся только утром. Спал я плохо. Мучили кошмары. Бывший кайзер Вильгельм II грозно таранил меня пиками усов, Ги де Мопассан поглаживал свои шелковые усы, напевая по-французски: «Но изменяю им первый я», Чарли Чаплин смотрел на меня печальными глазами.

Утром, идя на работу, я надеялся, что меня оставят в покое, но споры продолжались.

Обсуждали, предлагали, советовали, а я ходил и думал: «Что же случилось? Ведь было и раньше во мне нечто индивидуальное, отличавшее меня от других, ну хотя бы мое увлечение музыкой и поэзией. И неужели усы, бакенбарды, прическа и какая-нибудь кожаная шляпа с дырочками важнее человеческой сущности?»

Однажды к нам в гости пришла подруга Кати с семилетней дочкой Машенькой. Женщины беседовали в столовой, закрыв двери. Время от времени до меня доносились их голоса, произносившие мое имя.

Я увел Машеньку на кухню и стал задавать ей скучные вопросы, которыми обычно взрослые терзают детей: «Сколько тебе лет? Какие у тебя отметки? Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?»

Машенька отвечала неохотно. И вдруг, неожиданно для самого себя, я спросил:

– Ты помнишь, Машенька, когда я носил усы?

– Конечно, помню.

– Ну, а теперь посмотри на меня и скажи, как я?

Машенька посмотрела и сказала:

– Без усов вы еще хуже.

И все стало на место.

Театр был переполнен. Только два места в третьем ряду у прохода пустовали. Круглые часы над рампой показывали без двадцати восемь. Зрители нетерпеливо хлопали в ладоши. Митя Березкин, начинающий драматург, автор новой комедии «Третий лишний», прилепившись к буфетной стойке, брезгливо глотал минеральную воду, а в директорском кабинете бушевал главный режиссер, заслуженный деятель искусств и постановщик спектакля Побратимов.

– Это неслыханно, – наседал он на директора. – Это нарушение театральной этики!.. Не понимаю, почему мы должны ждать какого-то Фунтикова?!

Директор болезненно поморщился:

– Я попросил бы вас, Генрих Генрихович, выбирать выражения. Не «какой-то Фунтиков», а товарищ Фунтиков. Надо ждать.

– Сколько прикажете? Год, вечность? Позвоните ему домой.

Директор подумал и осторожно набрал номер телефона.

– Можно Петра Петровича? – спросил он. – А мама?.. Спасибо, миленький.

– Ну? – требовательно сказал главреж.

– Уехал, и Мария Тарасовна тоже.

– Куда?

– Не знаю. Товарищ Фунтиков не обязан отчитываться перед малолетним сыном.

– Не обязан? А уважать коллектив театра, публику он обязан?.. Это же знаете как называется?. Это, я вам скажу...