Аркадий Арканов - Рукописи не возвращаются

Вдруг Вовец сказал:

- Он мне читает какую-то муру, а я его слушаю! Да вообще, если хотите знать, в России есть только один писатель! Мельников-Печерский! А все остальное - мура!.. Приползут еще!.. Белого коня пришлют!.. А я им вот покажу...

- Мура! Чистая мура! - согласился Гайский. - Я рад, что Вовец такого же мнения. Хотите, я вам лучше новый рассказ прочитаю? Я там здорово придумал: приходит Леонардо да Винчи в ресторан, а официантка, которая его плохо обслуживает, оказывается Моной Лизой...

Но поскольку, кроме рассказа о Леонардо да Винчи, ничего более крепкого уже не осталось, Вовец категорически затряс бородой, имитируя усталость и алкогольное опьянение. Колбаско, по-прежнему считая, что Индей Гордеевич зря ничего не скажет, стал уговаривать Гайского дать ему до утра тетрадь в черном кожаном переплете - не для себя, конечно, а для Людмилки, которая, по словам Колбаско, последние несколько месяцев выказывает некоторое безразличие к нему и два раза не ночевала дома. В конце концов Гайский уступил, взяв слово с Колбаско, что утром тот вернет тетрадь в целости и сохранности.

Они вышли от Вовца в третьем часу ночи. Гайский по известной причине, которая начала его изрядно волновать, едва успел добежать до дома. Колбаско же, определив за сегодняшний вечер, что государство и отдельные его граждане должны ему сто шестьдесят рублей двадцать копеек, возвратился домой в хорошем расположении духа, считая, что еще не все потеряно и жизнь не так уж плоха. И вскоре уже весь Мухославск спал, готовясь к очередному трудовому дню, а наиболее яркие его представители под утро даже видели сны, каждый, как говорят в таких случаях, в меру своей испорченности, образованности и интеллигентности.

...Бестиеву снилось, что ОНИ бегут по огромной политической карте мира, покрытой свеже-зеленой, как в рассказе Брэдбери, травой. Бегут ОНИ плавно, словно в замедленном кино. ОНИ бегут втроем, взявшись за руки. Бестиев в центре, справа от него - наш посол у них, слева - их посол у нас. ОНИ бегут, улыбаясь, перепрыгивая через слаборазвитые страны, в джинсах по сто рубежей и в розовых рубашках с воротником-стоечкой по тридцать пять чеков.

- Мы тебя любим, - говорит Бестиеву наш посол у них.

- И мы тебя любим, - говорит их посол у нас.

Бестиев не понимает.

- Как это! - спрашивает он нашего посла у них. - Вы из какой системы?

- Из нашей, - отвечает наш посол у них и ласково треплет Бестиева по щеке.

- А вы из какой? - спрашивает Бестиев у их посла у нас.

- Из нашей, - отвечает их посол у нас и ласково треплет Бестиева по другой щеке.

- Как это? - силится понять Бестиев. - Ведь если МЫ меня любим, то ВЫ меня не любите? Так?

- Любим, - говорят послы.

- Но ведь мы все из разных систем! - напрягается Бестиев.

- Гармония, - говорят послы.

- Это удалось только Бестиеву, - обращается наш посол у них к их послу у нас.

- Только Бестиеву это удалось, - обращается их посол у нас к нашему послу у них.

- А ведь у нас многие пытались, - говорит наш посол у них.

- И у нас многие пытались, - говорит их посол у нас.

- А куда мы бежим? - спрашивает Бестиев. - За нами гонятся?

- Туда, - отвечают послы и указывают в сторону горизонта.

И там, у самого горизонта, Бестиев видит дымящуюся гору.

- Карраско? - спрашивает Бестиев.

- Карраско, Карраско, - кивают послы.

- А почему она дымит? - Бестиев нервничает. - Это символ?

- Единство - борьба противоположностей, - говорит наш посол у них.

- Как это? - Бестиев шумно вы пускает сигаретный дым в лицо нашему послу у них. - Если это символ, то почему он дымит?

- Символ вулкана, - говорит их посол у нас.

- Вулкан символа, - говорит наш посол у них.

- Как это? - Бестиев недоумевает и отрывает пуговичку на рубашке их посла у нас. - А зачем мы туда бежим?

- А там конец, - отвечают послы.

- Как это? - Бестиеву становится страшно. - Конец чего?

- Конец - это начало начала, - говорит наш посол у них.

- Как это конец может быть началом! - Бестиев пытается остановиться. - Значит, начало может быть концом? - Бестиев пытается вырваться. - Не хочу конца! - Бестиеву становится душно. - Не хочу начала! - Бестиеву нечем дышать. - Хочу продолжения!..

Но в это время на горизонте что-то взрывается со страшным грохотом, и Бестиев открывает глаза. Над Мухославском гремит гром и сверкают молнии.

"Начитаешься дерьма, - думает Бестиев, захлопывая окно, - потом спать не можешь..."

Вовцу снился абсолютно дивный сон - будто он выступает на своем творческом вечере на ликеро-водочном заводе. Он стоит на торжественно убранной сцене перед микрофоном и держит изданный в Лейпциге свой афоризм в двух томах. Он раскрывает тома и читает: "Лучше 150 с утра, чем 220 на 180 с вечера". В зале вспыхивает овация. Вовец кланяется и хочет покинуть сцену. Но его не отпускают. Он снова читает с выражением: "Лучше 150 с утра, чем 220 на 180 с вечера". Рабочие скандируют его имя. И он вынужден повторять еще и еще... Народ на руках выносит его и его бороду в производственный цех, и сон Вовца становится еще более дивным. Конвейерная лента, заполненная чистенькими прозрачными бутылками, причудливо извивается, образуя по форме афоризм "Лучше 150 с утра, чем 220 на 180 с вечера".

- Это высшее признание! - улыбается Вовцу директор.

А над ним, словно кровеносные сосуды, переплетаются стеклянные трубы, и в них струится, журчит, переливается, манит, обещает, ласкает, дурманит, рассуждает, философствует, творит, зовет и ни в коем случае не конформирует не похожее на муру настоящее произведение. Вовец тянется к этому произведению душой и телом. Он хочет приникнуть к нему, влиться в него и раствориться в нем, подобно тому, как режиссер растворяется в актере, но в этот момент сон Вовца из дивного становится кошмарным, потому что директор поводит перед его носом указательным пальцем: мол, ни-ни! Ни в коем случае!.. Вовец в гневе выбегает из цеха.

- Позовут еще! - исступленно кричит он. - Белого коня пришлют!.. А вот я им покажу!..

- Покажешь, все им покажешь, - гладит его по горячей голове теща. Не ори только.

Вовец садится на кровати.

- Где Зина? - спрашивает он, дико озираясь.

- Помилуй, - говорит теща. - Она уж две недели как в командировке.

Вовец засыпает сидя, а теща, укладывая его, бормочет: "И на кой хрен она вышла за писателя?"...

Поэту Колбаско всю ночь снились шесть тысяч четыреста двадцать восемь рублей, и он не хотел просыпаться до двенадцати часов дня, потому что никогда раньше таких денег не видел...

Гайскому в эту ночь ничего не снилось. Ему было не до сна. "Хорош бы я был, если б встретился сегодня с Ольгой Владимировной", - думал он.

12

С-с-с... Алеко Никитич ждет Индея Гордеевича в вестибюле, еще не нервничая, потому что время пока есть, но уже выговаривая ему мысленно по поводу его безответственности. Индей Гордеевич вбегает в десять часов пять минут. Выглядит он ужасающе. Белки воспалены. Под глазами синеватые мешки. Он плохо выбрит и бесконечно зевает. Милиционер долго изучает пропуск Индея Гордеевича и тщательно сверяет фотографию на паспорте со стоящим тут же живым подлинником.