Лев Лукьянов - Тысяча и одна бомба

— Заменим танками, — быстро решил Гарри. Неожиданно фельдмаршал заметил юриста, неуверенно переминавшегося у двери. Уважительно глянув на грудь, увешанную орденами, коротко спросил:

— Кто вы и почему?

— Я — Гинденбург! — совсем не по уставу доложил юрист. — Я служу по юридической части…

— Очень хорошо. — Сквозь монокль фельдмаршал внимательно оглядел вспотевшего от страха лейтенанта. — У вас, полковник, я вижу, немало боевых наград. Выходит, вы знаете цену оружию. Уверен, быстро ухватите суть дела…

Гинденбург внезапно вспомнил, что следует говорить в таких случаях.

— Рад стараться! — неловко вскрикнул он и даже попытался топнуть каблучками.

— Дорогой друг, — обратился командующий к Пулькину, — у меня есть разумное предложение. Не будем ссориться, поручим нашему юристу спокойно подумать о формальностях и встретимся завтра.

Пулькин, которому тоже надоело кричать, согласился:

— Хорошо. Завтра я тоже приду со своим юристом. Пусть они поговорят, а мы послушаем.

— Вот и решили, — подытожил политический советник.

— Еще вопрос, — продолжал Гарри. — Так вы нашли ее или не нашли? Вызывать мне наших специалистов по поискам?

Советник протестующе поднял руки:

— Нашли, нашли! Не надо никаких специалистов! Вслед за специалистами приезжают репортеры! А иногда даже раньше…

Суд над майором Мизером проходил в небольшой комнате, в которой едва уместился судейский стол, покрытый зеленым сукном, небольшая трибунка для прокурора и адвокатский столик. Кроме того, оставалось еще немного места для табуретки.

Мизер сидел на этой табуретке. Справа и слева от него, широко расставив ноги и заложив руки за спину, стояли двое военных полицейских в белых касках.

Первым в комнату вошел адвокат. Толстый, с обвисшими щеками, маленькими хитрыми глазками-черносливинками, в неопрятной застиранной мантии, выглядел он крайне несолидно. Насвистывая какой-то легкомысленный мотивчик, адвокат небрежно кивнул Мизеру, уселся за свой столик, раскрыл пухлый портфель и достал из него яркий иллюстрированный журнал.

Глядя в спицу своего защитника, с интересом рассматривавшего снимки девиц, Мизер думал о женском непостоянстве. Его жена, каким-то чудом узнавшая о печальной ситуации, в которой он оказался, бросила своего нового мужа, прислала телеграмму: «Не волнуйся, я с тобой» — и наняла адвоката. Военное министерство поначалу категорически воспротивилось присутствию на процессе штатского, но затем, очевидно побоявшись огласки, удовлетворило просьбу миссис Мизер. Адвокат, подписав три или четыре обязательства о неразглашении военной тайны, прибыл в Чарльзстоун.

Мизер уже вполне свыкся с мыслью о том, что ему придется закончить бытие на электрическом стуле, и предстоящий процесс его нисколько не занимал. Его больше волновали детали — каков из себя этот самый стул, обязательно ли будут брить кружок на макушке, дадут ли хорошую выпивку накануне…

Без всякого интереса он посмотрел на плотного полковника в мощных черных очках, который уверенно взгромоздился на прокурорскую трибунку. Небрежно кивнув адвокату, прокурор снял очки и обнаружил за ними серо-холодные глаза, беспощадно кольнувшие обвиняемого. Мизеру даже показалось, что при этом он плотоядно причмокнул губами. Летчику стало очень тоскливо. Он вобрал голову в плечи и сгорбился. Один из полицейских немедленно толкнул его в спину:

— Береги позвоночник! Сиди как положено.

— Нет, пусть встанет, — приказал другой полицейский. — Суд идет…

Действительно, в комнату вошло еще трое военных. Посередине судейского стола сел генерал-лейтенант, крайние места заняли полковники. Мизер хотел было получше разглядеть людей, которые через часок-другой отправят его в преисподнюю, но адвокат повернулся к нему и шепнул:

— Если подниму правую руку, говори «да». Если левую — «нет». Понял?

— Понял, — машинально ответил Мизер. — Правую —. «да», левую — «нет»…

— Молодец. Сразу видно — с образованием. Сейчас мы им покажем…

«Вот трепач, — подумал майор. — Впрочем, он за это деньги получает…» Генерал взял в руки тоненькую картонную папку, раскрыл ее и медленно, внятно прочитал:

— «Слушается дело майора военно-воздушных сил Уильяма Мизера, тысяча девятьсот тридцатого года рождения, уроженца штата Папалама, женатого, обвиняемого в преступной небрежности, проявленной во время патрульного полета над Европой на пилотируемом им бомбардировщике „Би-52“, повлекшей падение водородной бомбы мощностью сто мегатонн…» Генерал отложил дело и продолжал:

— Еще раз предупреждаю об особой секретности рассматриваемого дела. Разглашение сведений, установленных данным процессом, будет караться по закону.

Все молчали. Председатель суда не без любопытства посмотрел на обвиняемого.

— Ну как, Мизер, признаете себя виновным? Адвокат поднял левую руку и почесал ухо. — Нет! — повинуясь жесту защитника, послушно сказал Мизер.

— А почему? — пронзительно, словно ударил хлыстом, вскрикнул прокурор. Фанерная трибунка вся пошатнулась.

— Протестую! — проворно оборвал его адвокат. — Господа судьи, покорнейше напоминаю, что еще не был проведен опрос обвиняемого!

— Протест принимается, — согласился председательствующий.

Жестом усадив прокурора на место, он снова обратился к летчику:

— Расскажите, как было дело…

Мизер встал с табуретки. Он совершенно не волновался. Этот нервный прокурор даже его позабавил. Волнуется, чудак. А чего волнуется? Ведь не ему садиться на стул…

— Мы ждем, обвиняемый! — напомнил генерал. — Расскажите, как проходил полет.

— Полет проходил нормально, сэр. Закончив маршрут, я развернул машину на обратный курс и толкнул Джима, чтобы он взял управление. Но Джим не проснулся, и я включил автомат…

— Кто такой Джим? — спросил полковник, сидевший справа от генерала.

— Это мой второй пилот.

— А почему он спал? — спросил полковник, сидевший слева от генерала.

— Наверное, перебрал накануне… Я позвонил штурману, хотел уточнить координаты. Только он сказал — загорелся «желтый глаз».

— Чей глаз загорелся? — насторожился левый полковник.

— Это не глаз, а сигнальная лампа, — разъяснил Мизер. — «Желтый глаз» — это мы так называем сигнал. Он загорается, когда бомба отделяется от машины. Я сразу дал газу и стал набирать высоту. Джим проснулся, увидел «глаз», все понял и начал считать…

— Что начал считать Джим? — спросил правый полковник. — Наша «Аида» должна была взорваться через пятнадцать минут после сброса. Мы летели на высоте одиннадцати тысяч футов… В общем, в переговорник я сказал радисту, чтобы он дал радиограмму. И мы сразу сообщили на базу. Вот и все. Долетели до дому, и нас встретила военная полиция.