Герман Кант - Рассказы

Какая-то женщина, которую, как мне показалось, я видел в американском фильме в роли пьяницы, решилась на ребяческий маневр. Даже я, посвятивший себя целиком заполнению бланка, разглядел ее попытки незаметно приблизиться к двери и окутать свое движение туманом пустопорожней болтовни. В ее никому не нужном рассказе речь шла об улетевшей дикой утке, но никто не выказал участия к судьбе скрывшейся птицы. Все молчали и взглядами, словно тяжеленными бревнами, преграждали женщине дорогу к цели.

Минут так через пять-шесть мы по слуху определили, что кое-кто из оставшихся в очереди простужен, потом, возможно, чтобы разрядить обстановку, один из ожидающих рассказал, что подал заявление, в котором просил увеличить ему сумму, полагающуюся для обмена на валюту при выезде за границу. Дело в том, что в соседней стране у специалистов по оборудованию террариумов имеется в продаже корм для амфибий, не лишающий блеска кожу саламандр. Местный же товар — и это он наблюдал на своих пятнистых саламандрах, — к сожалению, лишает.

Намерения у человека были добрые, но столь подчеркнутый профессионализм помешал какой бы то ни было дискуссии, и общественная атмосфера ничуть не улучшилась после того, как мы получили представление о потускневших пятнистых саламандрах.

Только один парнишка, решивший, что после утки и саламандр следует завести разговор о прочих видах живности Ноева ковчега, предъявил нам коробку из-под печенья и какую-то бумажку. Бумажка была заключением ветеринара, которое удостоверяло, что голубовато-розовую окраску попугая в коробке следует считать естественной. Цена на голубовато-розовых попугаев чрезвычайно высока, поэтому их в последнее время подделывают. Но поскольку даже некоторые ветеринарные заключения оказывались фальшивыми, наиболее осторожные покупатели требовали, чтобы заключение ветеринара было заверено в полиции. Парнишка помахал своим ценным документом, и когда он снова прижал к груди коробку, я увидел в одном из отверстий для воздуха редкостное свечение словно бы от голубовато-розовых перьев.

В ящике вызова загорелся тоже слабый красноватый свет, а урчание в нем напоминало воркованье, в ответ на приглашение приветливого сигнала поднялись одновременно четыре человека. Это была, видимо, семья, и, как можно было заметить, трое составляли всего-навсего эскорт четвертого. Ни один из них не принял участие в нашем разговоре, так что я не могу сказать, по какой причине четверо родственников скопом отправляются в полицию.

Зато благодаря массовому исходу зал ожидания стал доступен обозрению. Кроме какого-то угрюмого человека и меня оставалась только довольно молодая и видная собой особа. Она сказала, обращаясь ко мне:

— Значит, так оно и будет — вы последний? Тогда я, если вы не возражаете, следующая.

Так и будет, для меня это значения не имеет, сказал я с каким-то смутным чувством, словно должен был еще что-то уладить. И потому, что забытое скорее всего вспомнишь, не слишком усердствуя, и потому еще, что я охотно беседую с видными особами, я добавил:

— Сомневаюсь, что отдел прописки станет заниматься подобными проблемами зверья. У вас такая же проблема?

Она могла бы ответить, что таким тоном только что-то выпытывают, но бесхитростно сказала:

— Нет, я сообщу лишь мой новый адрес.

Я порадовался за лейтенантшу. Наконец-то вопрос, непосредственно относящийся к полиции. Конкретное дело, требующее всего-навсего печати и записи в книгу. Дело, связанное с порядком, не менее, но и не более того. Дело, желательное лейтенантше, поскольку его можно быстро уладить, желательное угрюмому посетителю и мне, оставшимся последними в длинной очереди этого дня.

Однако молодая женщина, словно сожалея, что дала столь краткий ответ, представила дополнительное объяснение:

— Я поменяла квартиру, нет больше моих сил выдерживать проделки мужа надо мной каждое воскресное утро.

Она, похоже, попыталась сдержать себя, и я тоже хотел просить, чтобы она не ставила нас в неловкое положение, рассказывая подробности, но ей необходимо было выложить нам то, что она, по всей вероятности, слишком долго терпела.

— У мужа есть страсть, — сказала она, — в воскресенье он носится на мотоцикле с коляской вокруг гравийного карьера. За многие годы возле самого края карьера образовалась четкая тропа. Это мы ее выдавили в песке, муж на мотоцикле и я в коляске. Поначалу муж увлекался только скоростью. Но потом ему захотелось ехать по земле на переднем и одном заднем колесе, а чтоб я в коляске парила над пропастью рядом с ним. Край карьера изрыт выемками, так что на отдельных участках это еще получается, но вокруг всего карьера — никак. Я была рада, что не получается: ведь лететь по воздуху не очень-то весело, но мой муж желает — и все тут! — на двух колесах вокруг всей ямы. Мы попытались и в том и в другом направлении, но даже если коляску мы прицепляли не справа, а слева, что запрещено законом, ничего не получалось. Я сказала мужу, что с природой и силой инерции не поспоришь, но он ответил, что сам проверит. Мы уже четыре раза грохались в карьер. С меня хватит.

Видно было, что обсуждать дальше этот вопрос с посторонними ей не хочется, я же рискнул поразмыслить над проблемой движения по кругу, которая включала вопросы динамики, силы тяжести и силы инерции, однако почувствовал от этого легкую дурноту. А поэтому вдвойне обрадовался, когда секретарь в форме младшего лейтенанта вышла, чтобы проводить семейную группу через зал ожидания до двери. Старший из четверых выглядел довольным, остальные, показалось мне, не очень. Служащая полиции закрыла за ними дверь и сказала, обращаясь к нам:

— Ну и денек выдался сегодня!

Обе звездочки, надо думать, тяжело давили ей на плечи, и она взглянула на нас с таким видом, словно пыталась догадаться, какие еще испытания приготовили ей мы. Она показала на дверь под табло вызова, и женщина из гравийной ямы проследовала за ней в канцелярию. Я надеялся, что вторая в разговоре с первой умолчит о проблемах парения и гравийного карьера.

Легко сегодня говорить, но тогда я бы вполне стерпел, если бы угрюмый посетитель, после которого я был последним, помолчал и тем самым нарушил обычай зала ожидания. Информацией я был переполнен, а его информация, судя по выражению его лица, сулила только дурное. К тому же я смутно ощущал, будто меня ждет какое-то невыполненное дело, но еще прежде чем я восстановил в памяти, что это за дело, угрюмый человек крикнул через несколько столов:

— А теперь я хочу получить письменное полицейское свидетельство!

После столь многообещающего начала последовало нечто столь же содержательное. Я значительно ужимаю рассказ, подобный в его исполнении разветвленной дельте реки.