Андрей Яхонтов - Роман с мертвой девушкой

Оба-два, хором, Гондольский и Свободин учили:

— Ты — наймит. Знай свой шесток! С приглашенных, если не поступит команда их мочить, сдувай пылинки, пусть народ видит: в отчизне море разливанное талантов, живем в сокровищнице генофонда, у нас пруд пруди тех, с кого стоит брать пример, на кого следует равняться. Коль решим драть шкуру, тут валяй, режь, свежуй, дергай скальп — отоваривай зрительскую массу склоками и скандалами на потребу. Но пока команда «фас» не прозвучала, не смей залупаться! Кукарекай, зови к лучшей жизни, стяжай симпатии!

Голова шла кругом. Не представлял: как совмещу тонкости? Но отступать не собирался.

Первым гостем, явившимся в шаткую, из картона сооруженную и задрапированную ситцем «в горошек» выгородку, стал известнейший кинорежиссер Баскервилев (честь по чести он внес в кассу телекомпании деньги за свое сорокаминутное пребывание на экране — пять минут ему предоставили бартером в обмен на право перемежать диалог со мной кадрами его киноэпопей). Я трясся от неуверенности, пока фавном вплывший кумир, раздувая нафабренные усы, устраивался в продавленном, скрипевшем под его тяжестью кресле. Тема беседы формулировалась броско: возвышенное во всех проявлениях — плотском, духовном, архитектурном — не доступное непосвященным и зашифрованное в творениях великих, это таинство или ширпотреб? Почему оно, такое-сякое, вопреки прогнозу Достоевского, медлит и не спасает погрязший в заморочках мир?

На столе перед Баскервилевым топорщился букет искусственных ромашек, я приволок их — для оживления интерьера — с прежней работы. Синтетические цветы сразу привлекли внимание пришедшего. Он вцепился в пластмассовое украшение, прижал к груди порывистым жестом, каким женщины запахивают горжетку, и, затрепетав ноздрями, склонив бородавчатый лик и опустив долу томные глаза, не дослушав моего вопроса, зажурчал о том, что красоты в принципе не существует и существовать не может, ибо никто не знает, что она собой представляет («и с чем ее едят», так он выразился), своими же «глаукомами» (его залихватское выражение) ее ни один смертный не обозревал; свидетельств, во всяком случае, не обнаружено, есть, правда, отдельные ненормальные (коих раз-два и обчелся), вроде бы наслаждающиеся этой самой красотой (так они утверждают, но виной этому болезненному заскоку — клиническое состояние, оно, кстати, легко исправимо с помощью смирительных рубах и просветляющих сознание инъекций), для всех же нормальных двуногих очевидно: красиво то, что имеем в наличии — искривление позвоночника, выпавшие и вставные зубы, складки жира на талии, крепкая берцовая кость (он гулко постучал себя по бедру), косолапость и плоскостопие. Эти исходники и надо популяризировать, воспевать и лелеять. Они — природное богатство, его надо беречь и приумножать, скажем, совершая утренние и вечерние верховые прогулки, способствующие выгибанию икроножных суставов до бубличной округлости. (Тут мастер панорамных и комбинированных съемок задрал брючины и повращал огромными остроносыми чувяками, с тыла к ним были прикручены поблескивающие гусарские шпоры. «Ведь недаром это нынче модно!» — воскликнул он.). Свободин верещал в наушник, чтобы я спросил: в какую сумму обошлась моему визави покупка очередного орловского рысака и автомобиля «Бентли» ручной сборки, и можно ли назвать приобретенную модель если не красивой, то хотя бы изящной, но Баскервилев не позволял вставить в свой нескончаемый монолог ни словечка.

— Разве эти пластмассовые цветы не лучше настоящих, которые увянут через неделю? — продолжал он. — Вот и действительность, перенесенная на пленку, никогда не исчезнет! А листва на деревьях скуксится. А сами деревья пойдут на растопку камина на моей даче. Не останется в живых никого из ныне прозябающих, а мои прекрасные ленты пребудут нетленны.

Невозможность его прервать вгоняла в транс (при этом я сомневался: не шутит ли, не дурачит ли он меня?). Нет, не ерничал, не форсировал голосом гомерические откровения, отпускал залепуху за залепухой — о том, что думал, в чем был убежден. Излагал, со своей точки зрения, бесспорное и правильное.

Звонили телефоны. Увы, зрительские вопросы тоже пропадали втуне. Стоило мне издать хоть звук, Баскервилев начинал громко икать или вскрикивал, как заполошный. С квакающей обиженной (на меня и мои невразумительные междометия?) интонацией, полностью игнорируя мое присутствие, так и не позволив мне вякнуть полновесно, он довел речь до конца: «Что имеем, то и хорошо».

По ходу, как и было запланировано, показали отрывок его недавней картины — о любви юного корнета к морщинистой престарелой даме, содержательнице притона на руднике в Сибири, сценарий создавался на основе произведений Мопассана, тут мне посчастливилось перехватить инициативу и спросить: не на выкроенные ли из съемочного бюджета средства приобретен элитарный автомобиль (и попутно поинтересоваться: правда ли, что масштабные съемки происходили в Африке и Индии?). Краем неповрежденного уха я уловил: Душителев зааплодировал моему выпаду, после чего мое волнение, казалось, непобедимое, улеглось. Баскервилев виртуозно парировал наскок, снисходительно напомнив: его всегдашний принцип — строжайшая экономия, в том числе и государственных пожертвований, съемки в Париже или Праге обошлись бы дороже, чем на папуасской студии, помимо этого, недавно в Тюильри ему вручили орден «За патриотизм и приверженность прекрасному» лишь третьей степени, смех да и только, если не сказать «плевок», «позор», «оскорбление», умышленно нанесенное всему отечественному бомонду, вот, в целях открытой демонстрации несогласия с уничижительной насмешкой французов, оценивших заслуги признанного кинозубра столь невысоко, с чем категорически нельзя примириться, он и отснял фильм не подле Эйфелевой башни, а среди пальм и песков, где работать гораздо комфортнее, поскольку можно щеголять голышом, а ведь обнаженная натура (возвращаясь к заявленной теме беседы) — это прелесть!

Использовать в качестве артистов чернокожих ловцов летучих мышей — и вовсе кайф, ведь им не надо платить, а юмора в таком производственном подходе хоть отбавляй и выше крыши: особенно когда приходится гримировать негроидов под европейцев и для этого дополнительно посыпать мукой поверх белил… Развеселившись, он поведал: тонны муки, доставленной на жаркий континент по линии гуманитарной помощи для голодающих, были пущены на имитацию высоченных снежных гор, с них киногерои скатывались на смастраченных из стволов баобабов салазках и скибордах… «В то время как масса ваших товарищей, отечественных мастеров культуры, согласилась бы выйти на съемочную площадку ради пригоршни этой муки», — настойчиво раздавалось у меня в наушниках, но я не успел воспользоваться подсказкой.