Сергей Прокопьев - Есель-моксель (несерьезные рассказы)

И она, стерва, умела искусно подталкивать миленка на пьяную дорожку.

На бедную, разрывающуюся от боли голову Ксенофонтыча начальник второй месяц не поддавался на декодирующие чары коварной красотки. Зверствовал в цехе по черному.

Ксенофонтыч на этой неделе уже получил штрафную зарубку. С ним за выточенную деталь к "Жигулям" рассчитались спиртом. Момент снятия пробы с жидкого гонорара начальник засек.

- Еще раз заловлю, - отобрал спирт, - вызову караул и вылетишь с завода в 24 минуты!

Ксенофонтыч знал, у него не заржавеет. Вызовет, выкинет.

И замену найдет в те же 24 минуты. Безработица.

По сволочности характера начальнику, чтобы словить кайф, надо пьющего непременно за руку поймать и натыкать физиономией. Если ты под легкой "мухой", не станет вязаться: дыхни! Хотя, будучи профессионалом, за версту чует данное насекомое. И начинает пасти. Не дай Бог, бутылку у тебя надыбает...

Одним словом, у Ксенофонтыча куда ни кинь - дело швах. Опохмелись за забором - не пройдешь проходную. Не опохмелишься - сдохнешь на территории.

Выход из тупика один разъединственный - пронести пузырь в цех и потихоньку, граммов по пятьдесят, подгонять заторможенный организм к жизни.

Но как с бутылкой проходную миновать? Июнь. Жара за 40 на солнце. В тени не легче. Зимой сунул пузырь под куртку и кум королю... А летом куда? Футболка, брюки...

Бабам и здесь проще. Надька Шек самогон заливает в полиэтиленовые мешочки, запаивает и в бюстгальтер. На правой груди граммов двести довеска, слева - такая же красота. Двухлитровую грелку в трусы. Согласно инструкции охране под юбкой и в лифчике не положено шмонать без стопроцентной уверенности о наличии нештатных предметов. Права человека соблюдались правилом: нет оперативной наводки - не лезь в интим.

Надька сама не колдыряет. Мужикам продает. Витька Стукалов всегда хихикает: "Че, парни, какую сегодня пьем - сосковую или лобковую?"

Ксенофонтыч любую бы взял. Как на зло, Надька неделю назад в отпуск свалила.

В горестных раздумьях о клинообразной ситуации тащился Ксенофонтыч на завод. Пока не уперся печальным взором в рекламный щит со смазливой девицей и надписью: "Красота спасет мир".

"Ё-е-е!.. - остолбенел Ксенофонтыч. - А ведь спасет".

И купил пол-литровую бутылку водки.

- Можно? - спросил у кабинщицы.

- Конечно-конечно! - в неподобающей для стража режима лирической улыбке расплылась охранница.

"Живем", - переступил порог цеха Ксенофонтыч.

- Че лыбишься? - грубо одернул Витька Стукалов.

Он был в висельном настрое, как и Саня Ганов, по прозвищу Белый за белобрысость.

Вместе с Ксенофонтычем они вчера устроили гулево за проходной.

Но делиться внесенным лекарством Ксенофонтыч не собирался. Тут всяк своя ручка.

Наметанным глазом через пару часов Белый и Стукалов заметили - кореш темнит.

- Откуда у меня, мужики! - разводил руками Ксенофонтыч.

Начальник тоже, подозрительно зыркая, зачастил мимо станка Ксенофонтыча. Он вчера был свидетелем, как славная троица вывалила из павильона, что у завода, у каждого по бутылке водки и по "полторашке" пива. Уж кто-кто, а начальник на своей шкуре знал, как оно на следующий день после такого набора. Водка без пива - деньги на ветер. Но и башка потом не дай Бог. У Ксенофонтыча она, судя по веселым глазкам, была вполне ничего. Румяненький... И даже насвистывал: "Прощай, любимый город, уходим завтра в море".

Начальник, улучшив момент, слазил в шкафчик Ксенофонтыча. Обшарил в раздевалке пыльное, все в бычках, пространство за батареями. Проверил бесхозные шкафчики, цех наполовину сократился за последние годы. Нашел вполне пригодные голицы. Перевернул урну. Голицы пригодились мусор обратно складывать.

Белый со Стукаловым вели свой поиск. Они лучше знали захоронки. Проверили бачки в туалете. Нишу за пожарным щитом. Перевернули урну. Мусор оставили на полу. В курилке до дна разгребли ящик с песком...

А Ксенофонтыч уже напевал: "Живет моя отрада в высоком терему".

- Есть у гада! - ругался Белый.

- И к бабке не ходи! - поддержал Стукалов.

"Где-то прячет!" - точила мысль начальственную голову с кодом трезвости.

Куда бы ни шел Ксенофонтыч, в туалет или покурить, в соседний цех или раздевалку, всюду за ним крались вчерашние собутыльники и начальник.

До конца смены оставалось часа полтора, когда Белый прозрел.

- Че, так и пронес? - подбежал к станку Ксенофонтыча.

Схватил пол-литровую бутылку, стоящую на железной тумбочке. Даже этикетка была на месте. А в бутылке, упираясь стеблями в дно, над которым жидкости осталось на палец, пьяно цвели три садовые ромашки.

- Так и прошел? - сделал идиотское лицо Стукалов.

- Красота спасет нас! - ответил Ксенофонтыч.

- Убить тебя мало! - выкинул цветы Белый и приложился к горлышку.

- Что мы тут пьем, Ганов! - как из-под земли нарисовался начальник.

- Я думал вода! - сказал Ганов. - Обнаглели, в водку цветы ставить! Уборщица, наверное?

- Ты, Ганов, ври да не завирайся! - отобрал бутылку начальник.

- Дурак ты, Белый, - сказал Ксенофонтыч, - такую красоту обломал!

- А ты собирался каждый день в цех с цветами ходить?

- Ну, уж нет, - сказал начальник, - сейчас позвоню в охрану про букетный способ.

И заложил красоту стражам режима.

Но Ксенофонтыча не выдал.

Уважал рационализаторов.

В МОРОЗ И В СОЛНЦЕ

Полковник Иванов морщил репу, чесал родимую. Корячилась отставка. Мягче не скажешь. В затылок сопело молодое поколение, клацало зубами: освобождай должность! Нам тоже полковничья папаха вполне.

Сравнивать пенсион, пусть и полковника, с заработками здесь, на ракетном полигоне, не имело смысла.

Будь он дедом, который сдобный сухарик с чайком похрумкал и рад без ума, тогда куда ни шло. Тут пятидесяти еще не стукнуло. В расцвете сил. У супруги и того пуще цветение. На девять лет младше. Естественно, тоже не молодка двадцати пяти годков. Да еще хуже. У молодки весенний ветерок в голове сверистит, у этой - бабьей осенью потянуло. Засвербило во всех местах погоношиться напоследок. Шубами, драгоценными висюльками и другой лабудой... И дети к институтам подросли...

По агентурным данным лето полковник встретит на пенсионерской завалинке. Фуражку с золотым орлом придется поменять на картузик, шинель звезднопогонную - на пальтишко...

Остановить переодевание мог командир полигона. Генерал-лейтенант. Царь и бог данной местности. Несведущему может показаться, какой пустяк - всего две звезды между этими офицерами. На самом деле - пропасть, если ты рабочая лошадка, пусть и с полковничьими погонами. Прыгать через нее с протянутой рукой: не отправляйте в отставку! - дохлый номер. Требовался нетрадиционный подход. Но где его взять?

В официальной обстановке с командиром случалось неделями не сталкивался. Деловые вопросы замы решали. В неофициальной и подавно не доводилось. Не вхож был Иванов в охотничьи, рыбацкие и другие компании генерала.