Елена Флорентьева - Сто голландских тюльпанов

Почему-то у нас никогда не спрашивают: "А как это вы пишете вместе?" Мы бы ответили:

- А так и пишем. Один сочинит, целый день ходит радостный, а другой потом прочитает, улыбнется так, будто съел горький огурец, и скажет: "Что-то у тебя ерунда вышла". Сядет, все заново перепишет и веселым голосом возвестит: "А вот теперь хорошо, правдиво. Чего ты дуешься? У тебя много вранья было".

Но случаются у нас и очень хорошие минуты: устроимся удобно в креслах, мирно поговорим по душам, обсудим творческие планы. Потом три дня не разговариваем.

А иногда крадем друг у друга сюжеты.

Рисунки И.Смирнова

В ящике письменного стола он нашел записку: "Не знаю, что вы о себе думаете. Может, думаете, что вы красивый, и вам от этого делается приятно. А на самом деле вы настоящее хамло. Ходите вечно в замше. И в столовой морды корчите над тарелкой. Привет, Палтус! Плавай пока".

Кутякин порвал записку и вышел в коридор покурить. Сначала он подумал, что записку написала женщина, поскольку в начале упомянута была его красота. Потом ему пришло в голову, что автором мог быть и мужчина, ибо в конце содержалась угроза. Третья и последняя мысль не перечеркивала, но дополняла две первые: "Кретины!"

В шесть ноль пять он вышел из министерства и прошествовал к близлежащему гастроному, памятуя о наказе жены: купить швейцарского сыру.

Он честно выстоял очередь в кассу, однако ему почудилось, что кассирша смотрит на него с плохо скрываемым отвращением.

- Вот ваши деньги, можете взять все, — сказала она и сунула тугой комок грязных рублевых бумажек в потную кутякинскую ладонь.

Он открыл было рот для протеста, но тут кто-то поддал ему коленом под зад, и он отлетел прямо к прилавку с сырами. Продавщица злобно вырвала чек из его руки.

- Триста швейцарского, — пискнул Кутякин.

- Ничего, хватит тебе и двухсот, Палтус. Нарезать или куском? — продавщица с шумом рассекла воздух огромным ножом и примерилась к головке сыра.

- Наре... куском, — вымолвил Кутякин, опасаясь впасть в немилость.

Синей молнией сверкнула сталь; косо отрубленный кусок сыра сам собою оказался в руках Кутякина, продавщица же, залихватски гикнув, вскочила верхом на бидон из-под сметаны и унеслась в сторону колбасного отдела.

Порыв ветра, напоенного полынью и дягилем, принес ее прощальные слова:

- Не забывай меня, Кутякин!

Тут же его подхватила толпа угрюмых мешочников, и на чьих-то крепких плечах он благополучно выехал на улицу. Проходившая мимо пионерка в белом фартуке сделала Кутякину козу.

- Какой вы, дядя, — сказала она кокетливо, достала из карманчика милицейский свисток, раздула щеки, как хомяк, и свистнула.

- Домой, домой, — заторопился Кутякин. Он сделал несколько шагов, но путь ему преградили два молодца в длинных кожаных пальто.

- Куда? — коротко спросил первый и взял Кутякина за левую руку, в которой был сыр.

- Домой, — прошептал Кутякин, вяло пытаясь выдернуть правую руку из железной хватки второго.

- Никак нет, Палтус. Пойдешь с нами.

Кутякин задергался в поисках аргументов.

- Сыр... Сыр тут...

Первый резким отработанным движением тут же выбил сыр из руки Кутякина. Второй наподдал сыр ногой так сильно, что сверток по крутой траектории ушел в вечереющее небо.

- В Эфиопии голод, — пояснил он Кутякину.

Парни приволокли Кутякина в какой-то незнакомый, страшный двор-колодец и привязали его к детскому деревянному грибку. Кутякин заплакал. Слезы крупными горошинами падали на замшевый его пиджак.

Первый парень достал из кармана платок с монограммой, вытер Кутякину лицо, потом зажал нос и велел сморкаться.

- Пфу! — дунул носом Кутякин.

- Сильнее! — потребовал парень, продолжая сжимать кутякинский нос.

- Пфу! Пфу! — постарался Кутякин.

- Ну, вот и ладненько, — сказал парень. — Собственно, мы тебя сюда пригласили, чтобы спросить: ты выпить хочешь?

- У меня только три рубля, — простонал Кутякин, делая попытку выдернуть грибок из земли.

- Эй, Гунявый! — обратился первый парень ко второму. — Дай ему в ухо, будь другом.

Гунявый несильно размахнулся и перчаткой хлестнул Кутякина по щеке:

- Тебя не спрашивают, сколько у тебя денег.

- Повторяю, ты выпить хочешь? — снова пристал первый.

Кутякин гордо молчал.

Парни некоторое время шушукались. Потом Гунявый остался сторожить Кутякина, а первый рысцой бросился со двора. Буквально через пять минут он вернулся с пузатым баулом, открыл его и ловко, умело сервировал скамейку рядом с грибком. Свет вечерней звезды заиграл на гранях хрустальных бокалов.

- Развяжи дурака, Гунявый. Выпьем за твои успехи, Кутякин. Пусть земля будет тебе пухом.

Изумленный Кутякин поднес к губам бокал. Сделав первый глоток, он идентифицировал "Курвуазье", второй глоток не оставлял сомнений в том, что в бокале - "Стрелецкая", остаток же определенно смахивал на джин.

- Ешь, Палтус. Хочешь, я тебе хлеб икрой намажу? — спросил первый парень с заботой в голосе.

Когда бутылка опустела, Гунявый хлопнул в ладоши.

- А теперь - к бабам.

Развеселившийся Кутякин стал качать головой, как китайский болванчик.

- Жена меня сгноит, — предположил он, глупо улыбаясь.

- Эта добрая женщина? Никогда в такое не поверим! — воскликнули парни хором.

- Брось ты, чудик! Гуляй, пока молод! Ты ведь молод? — уточнил первый.

- Он стар, как Мафусаил, — усомнился Гунявый.

- Мне сорок восемь, — с достоинством определил Кутякин.

- Юниор! — восхитился первый. — Самый бедовый возраст. — Он аккуратно засунул оставшийся кусок копченого угря во внутренний карман пиджака.

У Кутякина слегка шумело в голове, перед глазами мелькали беленькие мушки.

- Это что, снег пошел? Зима уже? — доверчиво спросил он у Гунявого.

- Снег, снег, — засмеялся тот. — Вот сейчас засунем тебя башкой в сугроб, Палтус.

В глубине двора появилась уже знакомая Кутякину пионерка. На этот раз на ней была норковая шубка.

- Дяди, можно, я покушаю? — спросила она, указывая на недоеденную икру в стеклянной баночке. Выбив о скамейку пепел из коротенькой трубки-носогрейки, девочка достала из кармана шубки детский пластмассовый молоток и еловую шишку.