Александр Раскин - Очерки и почерки

Был Сережа в понедельник
И задира и бездельник.
Мама плачет целый день,
Папа взялся за ремень.
Вся в пятерках наша Валя
Возвращается домой,
А Сережу вызывали
И сказали: — Боже мой! —
А когда его спросили:
— Что так много синяков? —
Он сказал, что в ихнем классе
Тридцать семь учеников.
Каждому ученику
Ставит он по синяку,
А потом ученики
Возвращают синяки.
Мы в ответ на эти шутки
Покачали головой,
А Сережа через сутки
Вдруг проснулся сам не свой.
Приготовил все уроки
Он вперед на десять дней.
Удивились все сороки:
Не бросает он камней.
Вымыл папины калоши,
Маме выгладил капот.
До того он стал хороший,
Что ударило нас в пот.
Дом у нас передвигают,
Нам на это наплевать.
Все глядят и не мигают
На Сережину кровать.
Сам стелил ее Сережа,
Вот что нам всего дороже!
Мы запомним этот вторник:
Был Сергей ни в зуб ногой,
Но прочел какой-то сборник,
Сразу стал совсем другой.
Этот сборник вы найдете
В магазине номер сто.
Сочинила сборник тетя,
Под заглавием Барто.

Нет, не дома была я красивой такой,
В беспощадном тулупе, у шлюза…
Ты сидишь у камина и смотришь с тоской
На обширную карту Союза.
Не ищи… Не свищи… Суждено мне сидеть
У окна в беспощадном составе
И смотреть на закат, и на домну смотреть,
И от счастья гореть, и слезу утереть,
И запеть, и, заметь, плавку не просмотреть,
Вспоминая о Нарвской заставе.
Между свай эстакады живу я в степи.
Беспощадна вода из колодца…
Костенеет, смерзается, душит, слепит…
Сочиняется… пишется… рвется…
Я застыла… я испепеляюсь почти…
Самовыражусь я до озноба…
Плавка выдана. Выдана плавка! Прости,
Виноваты, конечно, мы оба.
Отыщи меня, слышишь? Найди, позови,
Разгляди меня на виадуке!
Только здесь я хочу говорить о любви,
Возле ямы, подобной разлуке.
Люди реку с рекой, словно руку с рукой,
Сводят, мирят и в путь собирают…
………………………………………
Ты сидишь у камина и смотришь с тоской,
Как печально стихи догорают.

Зачем мне нужен шевиот,
Я до сих пор не знаю,
Но раз берет его народ,
Я тоже покупаю.
Он цветом был как рожь с утра,
Цвел яблоком в навале.
Кричали женщины: — Ура! —
И в очередь вставали.
Был шевиот как день весны!
Мой ум зашел за разум:
Я взял три метра на штаны
И сшил две пары разом.
И на земле и на воде
Не ели и не спали
И только спрашивали: — Где
Вы брюки покупали? —
Я магазин им указал,
Рванул рукой по струнам,
Из этих брюк не вылезал
И был три года юным.
Когда же их совсем сносил,
Запасся я словами
И закричал что было сил:
— Кто крайний? Я за вами!

Жена у меня, есть и дети,
Но как-то мне кисло на свете…
Забыла судьба о поэте.
Сижу и тоскую, нахмурен:
Где зять мой? Где деверь? Где шурин?
Без шурина мир так мишурен…
Сызмальства живу я без внука,
Прожить так попробуйте, ну-ка!
Без внука не жизнь мне, а мука.
Концы не свожу я с концами,
А мог бы я быть близнецами,
Тремя-четырьмя молодцами…
Свирепо насуплены брови.
Свекрови! Я жажду свекрови!
До боли! До дрожи! До крови!
Свояченицы! Мне грустно…
Без падчерицы мне не вкусно,
Стихи без снохи не искусны.
Вопросы такие неловки,
Но… нет ли у вас, по дешевке,
Какой-нибудь старой золовки?

Хризантемы у Арбата…
Мы опять в метро с тобой.
Пахнет мятой, триста пятой,
Предпоследнею главой.
Ты взглянула нежно ль, строго ль,
Мой товарищ дорогой?
Александр Сергеич Гоголь
Дрогнул бронзовой ногой.
Это было, это было
Или будет, все равно.
Неужели ты забыла,
Как ходили мы в кино?
Я купил тебе билеты,
Подарил тебе цветы.
Ты спросила: — Что же это?
Я ответил: — Это — ты.
Ты сказала: — Это — зала.
Я сказал: — Нет, это — зал.
Что ты этим доказала?
Что я этим доказал?
Да, вчера мы были дети,
Завтра будем старики,
Потому что на рассвете
Дует ветер у реки.
Соловей поет частушки,
Голубой весенний день,
И на пушке у опушки
Распускается сирень.
Я лечу на самолете,
До чего же я поэт!
…………………………………
Вряд ли вы меня поймете
В ваши восемнадцать лет!

Предрассветной прозрачной порой
Прогремел поцелуй за версту…
Рассчитавшись на первый-второй,
Мы стояли вдвоем на мосту.

Стал мужским твой мальчишеский взгляд
(Ты любил недотрог и задир),
А на мне был мой новый наряд,
Тот, что дал мне в сердцах командир.

Тихо падали связки гранат,
Пролетали осколки камней,
И шептал ты, что любишь девчат,
Что похожи во всем на парней.

Ты щекою припал к сапогу,
Мне простив наперед все грехи…
………………………………………
Сколько лет я с тех пор берегу
Сапоги,
и любовь,
и стихи.

Ты говорила всхлипывая:
— А это все не липовое? —
Кровать была не новая,
Какая-то готовая,
Отчасти бальмонтовая,
Отчасти симоновая.
Ты говорила тенором:
— Не пой, любимый, кенарем. —
А я, вставая с птицами,
Общался с продавщицами.
Меня любили женщины
Без всякой декадентщины,
На лесенке, напудрены,
На Сретенке, на Кудрине.
Одна жила в Сокольниках.
Она звала соколиком.
Ты говорила нехотя:
— Ну, не рифмуй во сне хотя… —
А я во сне посвистывал,
Твой облик перелистывал,
Ресницу за ресницею,
Страницу за страницею,
И челочку, и прочее,
И ставил многоточие.
Ты говорила шепотом:
— Прочла… Нехорошо потом… —
Кровать была кроватию,
Печать была печатию.
Умел я восхищать ее,
Умел и огорчать ее.