Кассандра Дженкинс - Неправильный рейд

Мое второе рождение могло стать таким же заурядным событием, как и первое, если бы не отсутствовало, пожалуй, самое главное.

Мое тело.

Это ввело в ступор любого профессионального акушера, если бы хоть один из них оказался рядом. Привычно замахнувшись ладошкой, любой доктор сначала огляделся бы в поисках младенчески-розовой пятой точки, а затем, не обнаружив искомой, оскорбился бы до глубины души. Может быть, поэтому в день пробуждения я была в одиночестве, ни один врач такого бы не вынес.

От того, какой мир знал меня прежде, остались лишь жалкие крохи — пара карих глаз. Я не была уверена, что нос, губы, брови и уши остались при мне, а потому, возможно, ошарашенные глаза вращались на подушке, а не на лице, как изначально задумывала природа. Периодически в комнате то темнело, то светлело. Может, веки остались верны своим карим подружкам, а может, кто-то играл с выключателем. Остальные достояния своего тела, кроме глаз, я не чувствовала, а чтобы привстать и оглядеться, мне потребовалось бы не меньше века эволюции.

Беззлобно я констатировала, что равнодушный и далекий мир продолжал жить своей жизнью — левой или правой рукой чистил зубы, бесцеремонно отдавливал чужие конечности в общественном транспорте, а вечером после нескольких бокалов, не стесняясь, рассматривал телеса противоположного пола, и некоторым счастливчикам даже удавалось их пощупать.

Мое же времяпрепровождение иначе как бессмысленной тратой и не назовешь. Я могла только наблюдать, как солнечные лучи разбавляли ночь до жидких серых сумерек, а потом, осмелев, загоняли ее остатки под кровать. Полуденное солнце бесцеремонно глазело в незащищенное шторами окно и жгло мои многострадальные хрусталики, которые не могли спрятаться от назойливого любопытства небесного светила. Несуществующий мозг отказывался передавать сигнал по несуществующим нервным окончаниям несуществующего тела, и мои веки (если они все же у меня были) были абсолютно бесполезны, хотя и очаровательны, благодаря длинным пушистым ресницам.

Оказалось, что очнуться и осознать, что ты — больше не ты и вообще от тебя мало, что осталось, — это не так грустно, как может показаться в начале. Если бы нашлись мои губы, ничто не мешало бы мне денно и нощно глупо улыбаться абсолютно счастливым оскалом, так что, наверное, даже хорошо, что у меня остались только глаза. Мою эйфорию оправдывало только полное отсутствие какого бы то ни было разума. Ведь будь у меня хоть капля мозга, можно даже костного, следовало бы требовать вернуть мое тело, биться в истерике и всячески привлекать к своей проблеме общественность и разные правозащитные организации. Но убежавший разум молчал, общественность продолжала чистить зубы и ходить на танцы, а я улыбалась одними только полными счастья глазами.

Это время было блаженством, эта пустая комната могла бы стать раем на земле. Ровно до тех пор, пока у меня не зачесался нос.

Несуществующий нос.

Облегчить его участь одними только глазами не представлялось возможным. Мое положение с каждой минутой теряло свою привлекательность, а руки (хотя бы с одним пальцем!) возвращаться не спешили.

Хотелось выть. Глаза наполнялись слезами. Как из переполненной ванной, они горячим потоком хлынули в никуда, по несуществующим щекам. Белый потолок надо мной плыл и колыхался, будто находился на дне озера, а я, свесившись с лодки, пыталась разглядеть его сквозь толщу воды. От нетерпения, схватившись за деревянные борта, я стала раскачивать свое маленькое деревянное каноэ. Стоял знойный полдень, горячий густой воздух давил на грудь, мешая дыханию. Боль резала глаза так, будто кто-то медленно выдергивал реснички по одной с каждого моего века.

Одно неловкое движение и каноэ с тихим всплеском перевернулось. К своему удивлению, я погрузилась в абсолютно ледяную воду озера. Лишь несколько градусов отделяло воду от того, чтобы превратится в единый кусок льда. Будь у меня тело, я бы плыла. Но тела не было, и надо мной смыкалась беспросветная стылая бездна. Вроде озеро было маленьким, почти лужица…

Ледяная тьма стремительно заполняла пустоту, заменявшую мое тело. И когда воздуха оставалось ровно на один, последний вздох, дрожь волной промчалась по всему, что было мне когда-то дорого — по каждому пальцу до плеч, от пяток до бедер. В последней вспышке сознания ко мне вернулось мое тело, но было слишком поздно.

— Начнем сначала. Что произошло?

Это было хуже внезапного пробуждения от приснившегося кошмара.

Шахраз сидела слева от меня — на коленях блокнот, в руках тонкий карандаш. Она не сводила с меня взгляда, и я ощущала себя подопытным кроликом, чье сердце способно проломить грудную клетку от страха, так сильно оно колотилось.

Я облизнула сухие губы — и ничего не почувствовала. Я повторила это действие несколько раз, и присутствие одного из главных врачей клиники меня не смущало. Покосившись, я уставилась на левую руку под одеялом, призывая ее подняться, но рука не слушалась.

— Это из-за препаратов, — объяснила Шахраз, видя мой растерянный вид. — Ощущения вернутся через несколько часов. Так что же произошло?

Я услышала, как кто-то царапает мелом доску. Это был мой голос:

— Я не понимаю…

— В то время, пока вас, Светлана, успокаивала половина санитаров этажа, — Шахраз многозначительно выдержала паузу, буравя меня взглядом, — кое-что произошло.

Не знаю, сколько времени я отсутствовала в реальном мире из-за замечательных препаратов Шахраз, да и знать теперь не хотела. Возможно, все, кто хотел, давно уже сбежали, и моя дальнейшая жизнь будет протекать в тишине и спокойствии, без участия в заговорах и сговорах. Осталось только выдержать проверку и снять с себя подозрения.

Я дала понять, что собираюсь с силами, чтобы вновь заговорить.

— Что?

Получалось действительно с трудом. Голос звучал как сломанная волынка, срываясь то на высокие, то на низкие ноты. Неужели Шахраз не знает последствия собственных препаратов?

Шахраз сделала пометку в блокноте. Видимо, нет, не знает.

— Светлана, помните ли вы, почему здесь оказались? — Шахраз не посчитала нужным отвечать на мой вопрос.

— Нет… — казалось, меня душат невидимые руки.

— Что вы сейчас чувствуете? Если вам сложно говорить, — сориентировалась она, — я буду перечислять. Вы кивайте.

Казалось, она принялась зачитывать мне словарь синонимов, причем выбрала только весь спектр вариантов слова «депрессия». Она перечисляла их медленно, словно давая мне время надкусить их, распробовать, чтобы одобрить одно из них. Как привередливый клиент, я морщила нос над очередным предложенным словом, а Шахраз, как терпеливый официант, продолжала перечислять позиции меню. Мне ничего не приглянулось и следовало бы ретироваться со словами: «Что за дыра!», не заплатив даже за напитки, но я понимала, что обязана согласиться хоть на что-то, иначе могла вызвать дополнительное подозрение.