В. Попов - Альманах всемирного остроумия №1

Рассказывают, что во время последней франко-германской войны, когда войска, предводительствуемые самим королем Вильгельмом, приближались к Клермону, то, по причине недостатка места, король, наследный саксонский принц, граф Бисмарк и некоторые другие принуждены были остановиться в деревушке в окрестностях города, брошенного уже французами, и довольствоваться сколько весьма скудным продовольствием, столько и весьма неудобным помещением. Королю и принцу посчастливилось занять какой-то полуразрушенный домишко, а графу Бисмарку со свитой и дежурными ординарцами пришлось обедать в дрянной и грязной корчме где ход был через кухню, а дверь до того низка, что граф при своем высоком росте, принужден был нагнуть голову, чтобы войти в горницу. Эго обстоятельство заставило кого-то оказать: – «Эта французская дверь совершила то, чего не смогли достигнуть ни Наполеон III, ни коалиция Европы: дверь эта заставила Бисмарка преклонить перед собою голову».

Когда, лет за сто пред тем, французский маршал Лаферте совершал свой въезд в город Мец, евреи с прочими жителями пришли к нему на поклон. Только что ему доложили, что они ждут в прихожей, он закричал:

– Я не точу видеть этих негодяев, они продали моего Господа.

Когда им передали, что маршал не может их принять, они сказали, что очень сожалеют об этом, что у них важное дело и что они принесли ему в подарок четыре тысячи пистолей. Об этом тотчас же доложили маршалу, который, приказав их впустить, прибавил: – «По правде сказать, ведь они Его еще не знали тогда».

Пленные немцы, находившиеся в Париже, когда его осаждали в 1870 г., отказывались есть лошадиное мясо и громко требовали ростбифа. На это им отвечали, что для удовлетворения их патриотизма им будут давать вареное мясо прусских лошадей, а не французских.

Во время плена императора Наполеона в Вильгельмсгэ, граф Бисмарк раз сказал своим приближенным: – «Наполеон очень вежливый человек: он не забыл, что должен был с 1867 года еще отдать визит прусскому королю».

Рассказывают, что генерал Базен, так неудачно защищавший Мец, узнав от прусского парламентера о взятии в плен НаIII-го, сказал на предложение его последовать примеру императора: – «Убирайтесь прочь! Что мне за дело до этого фанфарона: он погубил и себя и Францию, и я уже давно не считаю его своим предводителем. В Меце – я единственный начальник, и не сдамся до последней крайности». Последствия показали, как он сдержал слово.

Известно, что принц Наполеон, предвидя после Седанской катастрофы печальное положение Франции, удалился с семейством в Италию, где и жил спокойно. Однажды в обществе нескольких итальянских министров принц выразился так: – «Вы, господа, погубили Францию: всеобщая война спасла бы нас, местная же война с Пруссией губит французов, а вмешательство Италии в нашу пользу вызвало бы всеобщую войну».

Один из министров отвечал на ото: «Ваше высочество! Если приятель, у которого руки чешутся и который захочет поохладить свой пыл на беспокойном соседе, позовет меня на помощь, то я, может быть, и пойду за пим, но когда помешанный садится верхом на окно и, призывая на помощь, кидается головою вниз, то не могу же я лететь за ним, чтобы сломать себе шею в хорошем обществе!»

При осаде Берген-оп-Цома, Сент-Жермен [32], бывший тогда генерал-лейтенантом во французской службе, увидел солдата, выходившего из подкопа и довольно быстро удалявшегося на конец траншеи, спросил подозрительным тоном и с таким же видом: – «Куда этот солдат идёт?» – «Я иду умирать», – отвечал смертельно раненый солдат и, сделав несколько шагов, упал мертвым.

Редактор парижской газеты «Фигаро», получавшей, как известно, огромную субсидию от правительства Наполеона III, выпустил в мае 1870 г. газетную утку, которая произвела довольно неприятное впечатление на французов, так как они не могли не созвать и не понять себя страшно этой уткою одураченными. Дело в том, что в начале одного из номеров своей газеты, г-н Вильмесан объявил, будто бы, вследствие семейных обстоятельств и выгодности условий, оп передал свою газету представителям крайней оппозиционной партии, так называемым «красным». Для замаскирования подобного кунштюка, г. Вильмесан наполнил весь номер газеты статьями самого крайнего содержания, едва ли не превосходящими, по резкости, содержания статей покойной «Марсельезы». Только на другой день редактор сделал оговорку, в которой заявляется, что все вышеописанное не более как утка, что редактор допустил ее для того только, чтобы доказать, как легко писать крайне либеральные статьи!.. Многие из читателей, в простоте своей, поверили газетной утке. В среде добродушных, попавшихся на удочку «красного номера Figaro», оказался парижский полицейский префект. Вследствие этого Наполеон сказал своему префекту: «Я думал, что вы проницательнее». Таким образом оказалось, что шутка была допущена о соизволения самого императора.

Рассказывают, что быструю и неожиданную смену коменданта Бараге-д’Илье в Париже, во время последней франко-германской войны, следует приписывать следующему разговору его с императрицей Евгенией или тогдашней регентшей, пославшей за ним для совещания. – «Отвечаете ли вы за безопасность столицы?» – опросила она, выслушав объяснения маршала. – «Да, я надеюсь сохранить спокойствие в Париже», – твердо ответил комендант. – «Ну, а отвечаете ли вы за безопасность династии?» – «О! о ней никто не думает! – резко возразил маршал, – у Франции одна мысль теперь – прогнать немцев а потом уже решать остальное».

Адвокат Гамбетта, приобревший себе заслуженную славу при создании последней Французской республики и своими прокламациями возбудивший народный патриотизм, значительно остывший после Седанской битвы, с малых лет обнаруживал необыкновенную твердость характера, как видно из следующего анекдота. Отец отдал его в пансион, но мальчику не понравилась рутинная жизнь заведения, и он написал отцу: – «Возьми меня домой, или я выколю себе глаз». – Отец, разумеется, посмеялся этой детской угрозе и в ответ послал строгое наставление сыну; но каково же было его удивление и испуг, когда ему прислали сказать из пансиона, что маленький Гамбетта выколол себе глаз перочинным ножичком, и вслед за тем отец получил еще письмо от больного уже сына, который грозил, что выколет и второй глаз, если его оставят в пансионе. Разумеется, напуганный отец поспешил увезти сына домой. Вот почему портрет Гамбетты всегда изображается в профиль.