Дарья Обломская - Правильное дыхание [Книга 1]

— (перебивая поток сознания) Вадька — он же дядя Вадим? Ага. А поругались, из–за того что ты с ней целовались, наверное?

— Нет, целовались–то мы с ней еще в сентябре. Причем что–то я не помню, что бы Вадя тогда с ней поругался, уж больно обалдел. К тому же Светка быстро его как–то убедила, что это нужно для дела. Тоже навыдумывала чего–то там.

— Так, ну а с промом–то что? Тетя Света с дядей Вадем, а ты — ?

— Вадей. Погоди, вообще у нас там было не так — не обязательно было с кем–то приходить, наоборот, по парам — это считалось неприлично. Девочки налево, мальчики направо и тэ пэ.

— Но танцевать–то можно было вдвоем?

— Можно.

— Ну?!

— Вот, что танцевала — помню… А. Ну, конечно. Я вообще на бал не пошла. А танцевала — это эээ перепутала.

— Как это можно было не пойти на пром? КатАстрофи.

— Это тут катастрофи, а наш выпускной что — училки по углам зыркают, чтобы не целовались, ни еды, ни питья, вместо живой музыки — попса какая–то через усилители — и это при том, что у нас имелась в актовом зале пристойная по тем временам «Электроника» — или даже «Ямаха»?! — со всякими наворотами, и акустика была отличная — нет, подавай им кому Пет Шоп Бойз, кому группу Мираж, хорошо хоть не Модерн Токинг, попсу, короче, тогдашнюю…

— Ты ж любишь попсу. У тебя и Пет Шоп Бойз в телефоне есть, я помню.

— (подловили) Да, люблю. Выборочно. И нечего было, кстати, лазать в мой телефон.

— А с кем ты тогда танцевала?

— Ни с кем. Сказала же — перепутала.

— Ты ж никогда ничего путаешь. Не путаешь.

— Старею вот.

— Мам, да ладно. Ты посмотри, вот даже у меня (мама: «что значит, даже») в школе были всякие там… увлечения, и, как это, односторонние (мама: «неразделенные»), и двусторонние даже были, только не начинай теперь вспоминать про симпатичного того и очаровального этого, и так знаю, ну вот, и это при том, что я всегда считалась нёрдом типичным, а ты нет, ты ж говорила сколько раз, что тебя из школы выгонять собирались за неуспеваемость — или это ты меня так мотивировала?

— Чистая правда.

— Значит, скорее была чем–то вроде аутсайдера или «девочки для битья». Но парни клеились, что ж это получается — даже не знаю, но не важно, главное, что это возраст же такой — не влюбляться не получается, кто бы ты ни была. Вот, — довольна собой.

— А в кого же меня действительно записывать, хм.

— Гибрид?

— А есть такая категория «нормальный ребенок»?

— Есть, но это скучно.

— Ага. Тогда так: сначала я была, хоть режь, нормальным ребенком.

— И «книжным червяком»? Ты сама сказала.

— Не без этого. А вот как раз примерно в вашем хай–скульном возрасте стала тендировать к нёрду, но опять же — в нашем варианте. У нас это называлось «ботаник», а когда–то потом «заучка», не в мои годы. Но ботаник — это не то же, что нёрд, так как ботаники зубрят все подряд, а не уходят в какую–нибудь квантовую физику с немытой головой, наплевав на остальное. Другое дело, что у вас тут на все остальное плевать возможно, т. к. предметы сам выбираешь, а у нас была куча обязаловки, вот и приходилось некоторым нёрдам поневоле преуспевать и во всем остальном — не всем, конечно, пофигисты тоже были — скорее тем, кто тянул и на преппи, или кому противно было мычать на опросе, щепетильным, вроде меня, наверное. А может, просто не могла решить, что мне больше нравится, какая–то у меня была равномерная жажда познаний. Ты чего замолчала?

— А я знаю, что это ты от темы пытаешься уклониться, но мне все равно интересно.

— Ну вот, склад ума у меня был более–менее нердический, да. А внешне бес попутал. Была вечно такая тощая, нескладная да еще и с диатезом, а к 7‑ому классу как пошла, как пошла… расцветать, во всех направл… отношениях. Это, видать, лето у бабки на, то есть в, Западной Украине так подействовало. Еда была — самая что ни на есть органическая. Причем сама как–то даже и не заметила поначалу. Ну, выросло, думаю, чего–то там, слегка, паадумаешь. Зато и диатез никуда не делся.

— И стала ты «популярной девочкой». Или аж чиирлидером?!

— Да ты шо. Не, таких категорий у нас не водилось принципиально. Для моего внешнего типажа тогда наименование было одно — вслух называть не буду, но соответствовало вашему (вполголоса) slut. Вот туда–то меня радостно и прописали года на два — и даже из школы, действительно, гнать хотели.

— Не, но для slut — это ж одних (очерчивает руками) недостаточно, тут активно повод надо давать. А ты сама говоришь, что ни с кем и никогда…

— По тем временам никакого повода не требовалось. Напустить всяких сплетен — и большой привет. Я сначала как–то пыталась отбрыкиваться, но потом обиделась, что никто меня не слышит, и стала поддерживать репутацию. Не, не активно, просто держала себя соответствующе. Ну, то есть, как я себе это представляла (пытается изобразить) — но все велись, — взгляд нахально–презрительный, голова слегка откинута, — Ну и словесно там… не то чтобы сильно выражалась, у нас школа все же была из тех, что покультурнее, но отбривать постепенно училась, или обходилась многозначительным молчанием, — многозначительно молчит. — И я не говорила, что ни с кем и никогда, — многозначительно ждет, пока дочка прокрутит разговор назад.

— Ну, ты сказала, что из парней никто тебе подходил. А раз тетя Света не считается, то кто же тогда остается? — Мама откашливается:

— Как бы то ни было: по внешним параметрам я считалась б- кхм понятно, по умственным — осциллировала между нёрдом и аутсайдером, а по сути была и оставалась совершенно скучной, приличной девочкой. (Делает многозначительную паузу и говорит медленнее.) Один–единственный раз за все школьные годы у меня случился настоящий роман — и то, представь себе, с нашим завучем — приличнее, согласись, просто некуда. — Ждет какого–нибудь эффекта, но дочка все портит:

— А «завуч» — это кто? Какая–то ваша категория? Типа гика? Ну вот что ты сразу на стенку залезаешь, — хотя мама всего–то уронила голову на руки и безнадежно ей мотает, — стараюсь я читать по–русски, вот чего я недавно читала… читала чего… чего–то ведь читала… про любовь — типа «Сквозняк в аллее»? Нет… Фигню какую–то, в общем, но ведь читала! Ну, скажи уже!

— Не скажу. Сама поройся и найди. А потом домой приедешь, все нам с папой расскажешь–покажешь, тогда и поговорим.

Не успела мама долететь до дома, дочка — аж на мобильный позвонила в кои–то веки:

— Мама, слушай, это ж кошмар. Как его — посудное дело!

— Какое дело? (Мама представила себе громкий политический скандал, причем все взятки давали тарелками мейсенского фарфора.)

— Такое! Которое судят! Там где — как Питер — су… судитель?

— Судья? И он не судья, он адвокат. Кажется. Так что судим–то, что случилось?