Александр Логачев - Пушкинская кухня

Но в фойе таки успел проскочить один писатель. Говорят, это был сам полуклассик Гаврюченков. В костюме утопленника. Он первым и дорвался до столов. Ну и навалился на все нетронутое. (Кстати, отсюда и пошло выражение «Везет как утопленнику»).

Много чего успел перепробовать удачливый автор до прибытия основной писательской гущи. Но особенно хорош, потом он признавался, был свиной студень. Даже, говорит, себе домой немного прихватил в газете.

А вот и рецепт этого дела:

Взять свиные ножки, рыло и уши, все отпарить и очистить, варить час с четвертью в воде, потом остудить в холодной воде, затем переложить в горшок, в бульон вылить бутылку белого вина, рюмку уксуса, бутылку воды, положить луковиц, поставить на легкий огонь и дать упреть; прибавив желатина, размешать. В форму положить гвоздики, по местам выложить ломтиками свежего лимона, на это положить мясо, разрезанное в мелкие куски, вылить студень сквозь сито и застудить.

Пушкин так об этом рассказывал, хлебая чай с сахаром вприкуску:

«Вызывают меня, значит, к царю, – говорит Пушкин, – в Зимний дворец. Захожу в тронный зал. Царь навстречу:

– Выручай, братишка!

И дальше, значит, говорит:

– Ты стоймя-то не стой, тубаретку ногой придвинь, садись на равных. Закуривай, если надо. По-нашему, по-флотски. Значит так – помощь твоя позарез нужна. Понимаешь, я тут по Петербурху в последние дни много мотаюсь по делам. И глядя в каретное окошко, кругом наблюдаю неприятные картины. Кое-кто портит наш удалой столичный вид. А знаешь – кто? Да те самые восточные гости, которых мы с вами понавезли из ханства бухарского – в последние годы нашего с вами правления. Метут они, понимаешь, тротуары, кирпичи ложат или еще чего, а в глазах ихних никакого ликования, никакого намека на просветительство, никакая культура там не бултыхается. И манеры у них сплошь бухарские, сорют, плюют не туда, книжек на скамейках не читают. Обкультурить их как-то надо, обтесать малость, подтянуть.

Царь прокашлялся и продолжает:

– Значит так. Поручение к тебе будет, братишка. Встречу с бухарцами мои ребята тебе организуют, а ты там выступишь. С культурной программой. Как только ты, Пушкин-друг, и умеешь.

Царь наклонил голову, критически поглядел и говорит:

– А знаешь что. Нарядись-ка ты Омар Хайямом. Чтобы за своего сойти. Чтобы легче в доверие втереться. Халат и тюбютейку тебе выдадут. Из дворцовых запасников…

…Не стал я Хайямом наряжаться. Подумал – ну его! Я ж все-таки русский классик, а не на дороге найденный. Поехал как есть. В виде Пушкина. А по дороге к Авдеевой заглянул. К Екатерине Алексеевне. Посоветоваться. И ты это факт у себя в блокнотиках отметь. Потому как архиважный факт, наиглавнейший. Дальше сильно сыграет.

Короче говоря, приехал я в ихнюю грандчайхану, а там уже битком. Ну я и давай выступать. Из раннего почитал, из позднего. Фокус с монеткой показал. Опять почитал – любимое, про ученого кота. Чечетку им забацал, как только я умею. А они сидят и хоть бы хны. Никаких эмоций, ни бу-га-га, ни плача, ни хлопков, ни свиста. Только глазами хлопают. И главное, понимаешь, в глазах пустота полная. Ничего в глазах не горит. Ни манюсенькой искры, ни намека на пробуждение культуры.

Да, подумал я, все – как Авдеева говорила. Хорошо, что послушал ее, захватил, что с собой дала.

– Давай! – кричу денщикам своим. – Заноси!

Те заносят казан с пловом. Крышку сымают. А оттуда враз пар пошел и дух пряный по всему залу.

– Налетай, – говорю, – люди южные! Угощайсь!

Они тут же всем залом повскакивали, налетели. И давай угощаться. Руками черпают из казана и в рты закидывают. А я хожу между ними, кого-то по плечу похлопаю, кого-то взъерошу. И читаю с выражением:

– Однажды в суровую зимнюю пору.

Я из лесу вышел.

Был си-ильный мороз.

А они кивают понятливо, крошки изо рта просыпая. Улыбки у всех счастливые. В глазах что-то разгорается.

– Гляжу, поднимается медленно в гору

Лошадка, везущая… Что? – неожиданно спрашиваю у бухарца, который кусок мяса в рот заправил.

– Урюк, – отвечает он охотно.

– Нет, – говорю, – с порохом воз.

Диалог у нас, понимаешь, пошел. Взаимопонимание.

Только разве несколько горько от того, что приходится Некрасова читать. Но ничего не поделаешь. Только Некрасовым и можно достучаться до простого народа. Только он с пловом стыкуется.

А наутро царь снова к себе вызывает. И встречает уже прямо на пороге Зимнего. Обнимает.

– Спасибо, – говорит, – братишка, выручил. Сегодня еду в карете и совсем другие картины наблюдаю. Бухарцы все с улыбками до ушей. Лица заметно помудревшие. В глазах ихних что-то культурное заполыхало. Даже движения с метлами, и те стали поблагороднее, что ли. Заметил – у кого-то даже нечто вроде книжек из кармана торчало. Даже не знаю, как тебя отблагодарить, братишка Пушкин-друг. Проси чего хочешь… Нет, погоди, знаю. Эх, бери с царского плеча халат Омархайямовский. И даже тюбютейку в придачу…

А вот секрет того плова знаменитого.

Смотря по желанию, берут баранину одну или еще курицу и голубей и варят их в кастрюле только до половины готовности, после чего мясо и бульон выливают в чашку. Кастрюлю выполаскивают и ставят снова на огонь, положив в нее масло, которое должно не только распуститься, но сильно нагреться; тогда, изрезав полусваренное мясо, о котором упомянуто выше, кладут его в горшок. Рис, вымыв в 2 или 3 водах, насыпают в горшок сверх мяса, а на это наливают бульону, оставшегося от варки мяса столько, чтобы его было на палец выше риса. Покрыв кастрюлю ставят на огонь и по временам вынимают несколько зерен рису, чтобы знать, размягчился ли он и не нужно ли еще прибавить ложку – другую бульона. Нужно, чтобы рис был сварен, оставаясь цел, и чтобы каждое зерно отделялось; в этом-то и состоит настоящее достоинство восточного способа приготовления плова. Когда рис готов, покрывают горшок холстиною, сложенною вчетверо, а сверху крышкою и через несколько времени распускают немного масла, вливая его в ямки, которые делаются в рис ручкою ложки; после чего дают ему еще немного вариться. Готовый плов кладут на большие блюда и убирают сверху мясом; на одном блюде оставляют белый рис, другое обыкновенно подкрашивают частичкою шафрана, третье – каплею клюквенного или свекловичного сока.

Однажды Пушкин, Дельвиг и Баратынский читали газету.

Вернее, ее читал Дельвиг, стоя посреди комнаты и отставив в сторону руку. Пушкин с Баратынским лежали на диванах, курили трубки с чубуками.

– Ты гляди, Наполеон-то что творит! – прокомментировал Баратынский предыдущую заметку. А Дельвиг уже следующую читает с выражением: