Автор Неизвестен - Baсилий Иванович Чапаев. Новые истории

— Здоров, начдив! — сказал он, вытирая шашку об сапог.

— Во-во, — сказал начдив, кончая размахивать руками и доставая из сапога недокуренный бычок. — Здоров, Дмитрий Андреич. Никак, пришел просвертительную деятельность проводить?

— Ну да, — сказал Фурманов лениво. — Именно просвертительную.

— Ну, давай, — сказал начдив, раскуривая намокший бычок.

Фурманов откашлялся и сказал:

— Во всех краях света коммунисты, Василь Иваныч, борются с мировой буржуазией…

— Борются, — согласился Чапаев.

— Ну вот. Наша, пролетарская, задача состоит в том, чтобы ухлопать как можно более буржуев и ихних способников. Во.

— Ухлопать, — согласился начдив миролюбиво.

— А вот когда мы их, родимых, всех перехлопаем, вот тады и будет светлое такое будущее. А?

— Светлое, — сказал начдив, гася развонявшийся не на шутку бычок. — Ну вот чего, Дмитрий Андреич, — сказал он, слегка прищурившись. — Мы с Петькой тебя порешить надумали…

— Чего? — удивился политрук.

— Чего-чего… вывести, понимаешь, в поле… и того…

— Что ж такого плохого я тебе сделал, Василь Иваныч? — удивился Фурманов.

— Уж больно ты заумные речи нашим бабам треплешь, подлюка… Так ведь и заикой баба стать может…

— Какая такая баба? Анка, что ли?

— Допущаю, что Анка, — сказал Чапаев.

— Так я ж что? Я ж ничего… Пошутить нельзя с дурой…

— Ну вот, — подхватил начдив. — И оскорбляешь настояшчих пролетариев различными буржуйскими грубиянствами… Во… Ну ладно. Побегай пока, а там решим… Порешить мы тебя, винтилигента проклятого, завсегда готовые… Хе-хе…

Начдив сплюнул, и, оставив политрука в некотором замешательстве и недоумении, кликнул Петьку и велел ему запрячь каурую кобылу в тачанку.

— Ну, покажем ща мировой буржуазии… — сказал Чапаев, накидывая свою бурку.

Петька, выведя на двор тачанку, запряженную тощей кобылой, недоуменно посмотрел на начдива и покрутил пальцем около лба. Начдив нахмурился, и вместо участия в показывании мировой буржуазии Петька был направлен на кухню, к Анке, чистить картошку. Следующим актом пьесы было некоторое замешательство в рядах перепуганного противника, увидевшего следующую сцену: В кособокой тачанке сидел усатый человек в бурке, одной рукой правил лошадью, а в другой держал саблю, коей и махал, выкрикивая некие лозунги. Когда враги опомнились, они заметили, что усатый человек в тачанке подъехал вплотную к их собственному штабу, но, очевидно, опомнившись, развернулся и помчался обратно. Анка и Петька, обнявшись, стояли около кастрюль, в которых что-то булькало и клокотало. За развешенной на веревке простыней, нервничая, стоял политрук и искоса поглядывал на Петьку.

— Ах, — с чувством сказала Анка, бросая в кастрюлю очищенную морковку.

— Ах, — повторил Петька, запуская в кастрюлю руку и извлекая морковку обратно.

Влюбленные потупили взор и, довольные, искося посмотрели друг на друга. Фурманов занервничал, укусил сам себя за палец и отхлестал по щекам, лоснящимся от свиснутой утром пухлой курицы. Внезапно со стороны поля послышался четкий свист пуль. Мимо удивленного Фурманова промчался начдив в тачанке, размахивая саблей и левой ногой и крича:

— Ну а вот теперь мы их до полной победы Мировой Революции!

Тачанка съехала в канаву и так и осталась стоять. Начдив там же, в канаве, увлажнил землю, выругался и вылез на поверхность. Отчего то на его усах были отчетливые следы не то варенья, не то губной помады.

Вечером Петька договорился с Анкой кое о чем, и бодрым шагом помчался на речку мыть ноги. Анка удобно расположилась на сеновале и стала его ждать. Петька отчего-то не появлялся и Анке стало это надоедать. Внезапно проходящий мимо сеновала Фурманов услышал внутри его похотливое вздыхание. Веками выработавшийся инстинкт мужчины проснулся в политруке, и ему страшно чего-то захотелось. Он стал смутно догадываться, чего же ему хочется. Он облизнулся и открыл дверь. Скрип несмазанной дверцы сарая несколько охладил его, но тут из глубины сена послышался голос, как показалось Фурманову, очень даже соблазнительный:

— Петенька, ты ли это, main leibe? — позвала Анка дрожащим голосом почему-то не по-нашему.

— Я, — хрипло сказал Фурманов, зная, что женщинам перечить не следует, так как это может плохо кончиться.

— Иди же ко мне, main рыбка… Что же ты не появлялся так долго, мой пьетушок?

— Занят бы-ы-ыл, — почти прорычал политрук, закапываясь в сено. Анку он нашел не сразу, так как она только возбудительно дышала и на глухое рычание не отзывалась. Минуты три он ползал в сене и рычал, но неожиданно женские руки схватили его за сапоги, и те полезли с ног.

— О, Петенька, какие холодные у тебя ноги… И эти несносные, вонючие прошлогодние портянки… О, main Gott… А ваще ничего… Раздевайся же, мой leibe, я жду тебья уже давно!

Фурманов, рыча от того, что не он мог расстегнуть портупею, стал дергаться и подпрыгивать.

— О, я вижу страсть безумную твою, — сказала Анка голосом заправской петербургской актрисы, так что Фурманов даже удивился, откуда это Анка набралась такой интиллигентной ерунды. Далее последовала сцена, которую по цензурным причинам включать в данное произведение считалось бы manvaus tone. Приведем лишь некоторые эпитеты и цитаты, принадлежавшие Анне Семеновне (Фурманов был очень занят, и поэтому молчал):

— Ух ты, какой…….! Ну давай же……………..! О, о! Ну, Петенька……. же! О…… о! Ну, еще разок!….!..….??…..!!!..…!!!..?!..…..!! Конец цитаты.

Кончилось тем, что обалдевший и измученный Фурманов сполз с горячего похотливого тела Анки и в изнеможении провалился сквозь сено. Здесь совершенно внезапно появился Петька, упавший в речку целиком, вместо того, чтобы спокойно вымыть ноги.

— А вот и я! — сказал он, довольный собой.

Анка уставилась на него обалдевшим взором.

— Как, уже? — спросила она.

— Ну так! — сказал, очень польщенный, Петька.

Фурманов сделал ряд отчаянных движений и оказался вне сарая, где, очевидно, должна была разыграться трагедия. Он был вымотан без предела, и был, что называется, без штанов, но в портупее. Минут через сорок из сарая вышел удрученный Петька, и характеристика произошедших там событий выражалась в двух словах:

— Не дала, — сказал он грустным голосом сидящему на дереве с трофейным биноклем начдиву.

— Енто дело споправимое, — сказал надчив, ухмыляясь в усы. Его бинокль имел шестикратное увеличение, и произошедшее на сеновале он наблюдал с мельчайшими подробностями.

Внезапно Петька принял позу Онегина из второго действия одноименного спектакля и сказал:

— О женщины, вам имя — вероломство!

Фурманов, лежащий под деревом, съежился, и ожидал падения тяжелого предмета на голову. Предмет не упал.