Автор Неизвестен - Baсилий Иванович Чапаев. Новые истории

— Ну вот чего, уважаемый совет, — важно начал Василий Иванович, прикурив от керосиновой лампы. — Ща на повестке дня аж два вопроса догонять тех, с которыми мы воевали… как их, Петька? Ну да, белых, или пересечь монгольскую границу и помогать тамошним коммунистам в борьбе за ихнее светлое будущее. Скажу вам для начала, что я за второй пункт. Вот.

Начались бурные дебаты. Попросту говоря, Василий Иванович щупал коррепондента Клашу, а Петька, соответственно, Анку, и все это сопровождалось оглушительным визгом на повышенных частотах.

— Ну, чего решим? — спросил Василий Иванович.

— Второй пункт, — сказал Фурманов.

Всем остальным было все равно, и поэтому рано утром чапаевская дивизия пересекла монгольскую границу, коей являлся полупротухший и почти совсем засохший узенький ручей. В честь удачного форсирования ручья было выставлено еще ведро водки, а после его опорожнения еще два. Кончилось тем, что все жутко перепились и три дня и две ночи из зарослей каких-то низкорослых кустов раздавались звуки пролетарских песен и самозабвенного блевания. В таком виде чапаевскую дивизию и застал отряд удивленных монгольских пограничников. Рассуждать о незаконности ареста перепившиеся бойцы никак не могли, поэтому пограничники, не мудрствуя, собрали всех в несколько грузовиков и отвезли на заставу. Утром Василий Иванович проснулся с тяжелой головой в совершенно неизвестном месте, без сабли, сапог, штанов и что самое главное — без корреспондента Клаши и документов. На окне была толстенная решетка, в углу ворочался и рыгал кто-то очень знакомый. Василий Иванович, охая, слез с верхней полки нар на нижнюю и попытался нащупать пол. Попав ногой в лужу чего-то скользкого, он ругнулся и залез обратно. Попытавшись заснуть, он обнаружил, что спать ему не хочется совершенно. Василий Иванович посмотрел в угол, где кто-то ворочался, и позвал:

— Эй, мужик!

— Че? — мужик перевернулся, и Василий Иванович с удовлетворением узнал в нем небритого и помятого Петьку.

— Петька, где я?

— Там же, где и я, — резонно заявил Петька, пытаясь сесть и падая на пол.

— А где мы вообще? — поинтересовался начдив.

— Вообще? — Петька попытался поразмыслить и сказал: — Здеся!

Василий Иванович крякнул и понял, что разговор не клеится. Минут пять он поежился, а потом спросил:

— Ты чего-нибудь помнишь?

— Помню, — твердо сказал Петька, почесав в затылке.

— Ну?

— Помню, пили много…

— Ну, ну, дальше!

— А потом нехорошо стало — и вот…

— Понятно, — сказал Василий Иванович. — Хреново, Петька, что мы с тобой влипли-то так… Надо…

Чего надо было сделать, Василий Иванович сказать не успел, так как дверь с неимоверным скрежетом раскрылась, и в дверном проеме появилась монгольская делегация — офицер и два конвоира.

— Рот фронт, — сказал Василий Иванович, слезая с нар и застегивая гимнастерку, — Руссиш пролерариум, ура ВКП(б)!

— Русс бандит, — твердо произнес офицер. — Кай-кай.

— Чего?

— Кай-кай. Харакири! — офицер послюнявил палец и показал сначала на Василия Ивановича, а потом на небо.

— Чего говорит басурман? — забеспокоился Петька.

— Стрелять нас, говорит, надо.

— Василий Иванович, — запричитал Петька, — скажи ему, что ты русский герой и друг пролетариата всех стран… Кокнут ведь…

— Я-то скажу, — пообещал Василий Иванович. — Но, кажись, эта рожа ни за что не поверит…

В дверях появился еще один офицер, больше похожий на жителя самого крайнего севера, чем на монгольца, и почти по-русски сказал:

— Начальника говорить, русская весь бандита. Будет вы тра-та-та-та-та.

— Врет начальник! — заявил Петька. — Русские не бандиты, а пролетарии, борцы за народное счастье…

Судя по ожесточенной борьбе мысли, начертанной на физиономии переводчика, данная фраза должна была быть переведена очень нескоро. После перевода офицер, не говорящий по-русски, что-то сказал вышеописанному, так сказать, чукче, и тот заявил:

— Начальника говорить, его тоже пролетарий. Его хотеть русский партий в тюрьма. Он вы сам стрелять.

— Ну спасибо, удружил, — сказал Василий Иванович. — Только нам чего не хватало — под пули товарища по партии… Скажи твоему начальнику, сказал он более твердо, и произнес несколько слов, которые, судя по всему, на монгольский не переводились.

— Начальника говорить, сидеть здесь и не убегать. Завтра вы стрелять.

Ночью Петьке и Василию Ивановичу отчего-то не спалось. Они сидели перед окном и пели «Замучен в тяжелой неволе». Ближе к утру Петька достал из матраса штабные карты, и они сели играть в дурака. Затем начдив решил самоувековечиться и велел Петьке выбить на стенке надпись «Здесь были Вася и Петя. А чукчи…». Петька взял ложку и принялся за работу. Неизвестно, как сложилась бы их судьба, если бы начдив не решил выбить эту надпись. На первой же букве стена основательно треснула, а после осуществления двух слов поехала вообще. Василий Иванович еле успел выскочить в образовавшееся в стене отверстие, Петька сделал тоже самое, и тюрьма мгновенно приняла вид дома, рухнувшего прямо перед сносом. Довольные арестанты, обнявшись, сидели в куче пыли. Из под обломков, матерясь, стали вылезать очень знакомые люди. Василий Иванович пригляделся и заметил корреспондента Клашу, застрявшую между кроватью и шкафом. Подбежав к ней, он отбросил шкаф, и утащил Клашу и соответствующую кровать в неизвестном направлении. Позже Клаша сообщила боевому начдиву, что монгольцы ее не обижали, делали ей хорошо и даже обещали устроить с ней большой Йыкыргын. Собравшиеся бойцы чапаевской дивизии обнаружили, что их осталось всего семь человек: Петька, Василий Иванович, Анка, корреспондент Клаша, Фурманов, дед Митрич и боевой солдат Кузя. Василий Иванович произнес пламенную речь, из которой следовало, что монгольцы и чукчи все поголовно козлы и уроды, что они недостойны звания советских пролетариев, и что Василий Иванович по воле судьбы уже успел состоять с ими всеми в интимных отношениях.

— Да здравствует мировая революция! — закончил Василий Иванович речь, и, страстно обняв корреспондента Клашу, запустил руку ей под юбку. Тоже самое попытался сделать Петька с Анкой, но тут же схлопотал от нее крупного запоминающегося тумака.