Василий Лягоскин - Столб

Кроме Сереги Березкина. Он нерешительно подошел и спросил, чуть ли не в первый раз в жизни смутившись:

– Ты сейчас куда?

Чернокожая молча улыбнулась.

– По-русски понимаешь?

– Плехо, – ответила негритянка.

– А зовут тебя как?

– Моника, – коротко представилась незнакомка.

На самом деле это было одно из ее имен. Всего их насчитывалось девятнадцать. У Сереги имя было одно, но он не спешил его сообщать. Подумал сначала, стоит ли связываться с девкой, у которой такое имя. Вон Билл Клинтон связался на свою голову. Наконец он решился, протянул руку и сказал. улыбнувшись:

– А я Серега Березкин. Очень приятно.

Узкая черная ладошка утонула в его широченной лапе, два взгляда встретились и время для них вдруг замерло.

– Ты… это, – разжал наконец ладонь Серега, – щас куда?

– Никуда, – счастливо улыбнулась Моника.

– А поехали со мной к бабке в деревню, – неожиданно для себя предложил Березкин.

– Пойехали к бабке в дерьевню, – согласилась новая подружка.

Потрепанный «Восход» бодро затрещал по родным ковровским выбоинам, выбрался на загородный простор, победно загудел и меньше чем за час домчал седоков до деревни Мисайлово. Деревушка была небольшой, домов на десять, а жителей – и того меньше. С цивилизацией ее связывала лишь почти заросшая травой дорога да столбы с уныло свисавшими электрическими проводами. На рев мотоциклетного движка выглянули почти все бабки. Дедов в Мисайлово не было, так же, как и жителей допенсионного возраста.

– Вон, Татьянин Серега новую невесту привез, – неодобрительно прошамкала одна бабка другой – эти две сидели на лавочке посреди деревни – и снова открыла беззубый рот, чтобы сказать что-то еще более язвительное. Своей согнутой колхозным трудом спиной она опиралась на спинку лавки, потому не упала, когда Серегина подруга стянула с головы шлем и озорно подмигнула бабкам, а потом и козлу, кружившему рядом на веревке.

Козел возмущенно затряс бородой, словно говоря:

– Тут сенокос пропадает, зимой жрать будет нечего, а ты, девка, небось поллета в Сочах провалялась – вон как загорела.

Девка сделала козлу козу, мекнула задорно и зашла вслед за Серегой в дом бабы Тани. Бабулечка Танечка новой Сережиной подружке если и удивилась, то виду не подала. Философия ее насчет нынешней жизни любимого внучка была простой – пусть парень нагуляется, пока молодой. Она и сама когда-то очень давно славно погуляла, несмотря на колхоз и отсутствие магнитофонов. Раньше и под гармошку не слабо веселились.

А что с черненькой сегодня приехал – не беда. Ведь и в магазинах сейчас вместо яблок бананы продают, и ничего – покупаем и жуем, когда деньги есть.

Баба Таня накормила гостей вкуснющим борщем да жареной картошечкой со своего огорода. А потом спать постелила – вместе, конечно. У бабули, кроме своего диванчика, была только одна гостевая кровать. Зато широченная. Привези, к примеру, Серега еще по паре арабок, да японок – все поместились бы не теснясь.

Моника вроде помялась маленько, засмущалась. Потом махнула рукой по-своему, по-африкански, и нырнула в белоснежный пуховый океан. Серега тоже поначалу вел себя несмело, что в общем-то было ему несвойственно. А потом ничего, освоился; да и к тому же интересно же – как там у африканок все устроено. Но совсем он успокоился, когда понял, что СПИД ему сегодня не грозит. А откуда ему взяться, если парень у африканки первым оказался? Пискнула девчонка, а потом… сама начала энергично проверять все про белых парней.

Так что встала сладкая парочка (и толстый-толстый слой шоколада, от которого за эту ночь они успели изрядно слизать) по деревенским меркам очень поздно – в десять часов. Позавтракали по-быстрому и настропалились в поле – копны недосушенные раскидывать. А чем еще в деревне заниматься? Все остальное можно и в городе делать.

Точнее сказать, настропалился один Серега. Моника отказалась наотрез. Она вынула из под халатика, одолженного бабулей, какую-то стекляшку на цепочке, которая царапала парню грудь полночи, и сказала, почему-то совсем чисто по-русски:

– Пока этот камень висит на моей шее, мне работать нельзя!

– Так сними его, – предложил парень.

– Ты хочешь этого?

– Хочу.

– Очень хочешь?

Серега помялся. Он вдруг почуял какой-то подвох. Но рискнул, кивнул головой, как в прорубь вниз головой бултыхнулся:

– Очень хочу!

– Хорошо, встань на колени.

Недоумевающий парень опустился на колени. Его буйная нечесаная головушка была теперь вровень с головой Моники, а светло-карие телячьи глаза напротив темных африканских.

Моника медленно протащила цепочку через голову, вздохнула; камень качнулся в воздухе, сверкнув бесчисленными идеальными гранями и занял новое место – на толстенной шее Березкина.

– Ну и пусть висит, – подумал тот, – не такой уж тяжелый.

Действительно, этот бриллиант чистой воды был всего-то в три раза больше знаменитого «Графа Орлова».

Парень вскочил на ноги. Зато Моника, напротив, опустилась на колени и затянула вдруг торжественно, как гимн:

– Теперь ты, о Великий, первый сын бургунлюнтяйского народа. Умрет мой отец, Великий вождь, и тебя посадят меж золоченых рогов на череп священного быка и все вожди падут перед тобой и воскликнут: «Правь нами, о Великий! Теперь ты бургунлюнтяйский брандахер!».

Серега уже нагнулся было, чтобы поднять на ноги девку, склоняющуюся перед ним все ниже, но замер, услышав свой будущий титул.

– Кем-кем я буду?! – воскликнул он минуты через три, покатав последнее слово меж крепких зубов – в тот самый момент, когда Моника перестала целовать его правую ногу и приступила к левой.

– Бургунлюнтяйским брандахером, – покорно повторила негритянка, подняв голову.

– Встань, – велел ей Серега, впервые подумав, что девушка, наверное, перепутала ДК Ленина, стены которого к конкурсу выкрасили в интенсивно лимонный цвет, с другим домом, тоже желтым.

Моника послушно вскочила на ноги.

– Я слушаю тебя, о Великий…

– Слушай, – разрешил Серега, – и запоминай! Ты никому не будешь говорить, кем я должен стать. Это будет наша маленькая тайна.

– Хорошо, – покорно склонила голову Моника, – но почему?

– Ребята будут завидовать, – сходу выдумал парень, – и бабка плакать. Как узнает, что я в эту самую Бургунляндию уеду.

– В Бургунлюнтяйскую Брандахерию, – поправила его девка, – а бабку мы с собой заберем. Народ будет целовать следы ее ног и называть «Великая бабка бургунлюнтяйского брандах…»

– Хватит, – прервал ее Серега, – пора на поле идти.

– Теперь тебе нельзя работать, – остановила его Моника.

Березкин растерялся, но ненадолго: «Или я не Великий бранда… тьфу ты!». Он объявил Мисайлово особой экономической зоной, где работать можно всем, даже бранда.., в общем, понятно. Пообещал оформить это указом, как только станет этим самым бр… (кажется начинает привыкать!)