Алексей Смирнов - Охота на труса

Ибрагим напрягся, припоминая выдающихся соотечественников. Может быть, Чингисхан? Достойный аналог, только как его воссоздали? От Чингисхана, небось, ничего не осталось. Надо искать кого-то поближе, посвежее. Ибрагим гадал долго, но так ни к чему и не пришел. Удрученный этим обстоятельством, он дальше листал уже лениво и рассеянно, почти не удивившись пожилому Эштону, который красовался в инвалидном кресле и значился как Рузвельт. В Черчилле он не был уверен, хотя в складках жира угадывался знакомый Джонни. Девиц он не нашел и не знал, на кого подумать. Голоса в коридоре умолкли, кто-то прошел, и Ибрагим заспешил. Он выдернул «Ч», выдернул «С» и «Р» – не целиком, только с портретами. Что еще? От книги придется избавиться. Он рванул наугад, что попалось под руку, и рассовал листы по карманам, обложился ими, затолкал в штаны. Остатки книги швырнул в бачок. Может быть, все-таки повезет и обыска больше не будет. Педагоги и туторы поймут, что вред, если и был возможен, уже нанесен, и лучше будет это дело замять. Ибрагим был готов побиться об заклад, что обещанная порка, в чем бы она ни заключалась, не состоится. Наставники дадут задний ход.

Он спустил воду и вышел, стараясь держаться непринужденно. Это было трудно. При всей своей невозмутимости Ибрагим пришел в состояние крайнего волнения. Что здесь такое – кузница кадров? Но зачем скрывать, когда было правильнее просвещать с пеленок и готовить к великим делам?

Он остановился, уткнулся в холодную стену лбом.

Неведомский и фон Рогофф, следившие за ним из дежурки, переглянулись.

– Дошло, – пробормотал Неведомский и нервно почесал литой бицепс.

– Он что-то вынес на себе, – сказал фон Рогофф. – Ошмонаем?

– Да незачем, – безнадежно ответил тот. – Уже ничего не изменишь, искра пошла.

Неведомский встал.

– Пошли докладываться, – проговорил он деловито. – Думаю, ночью разошлем их по адресатам.

Но он поторопился.

Выслушав их сообщение, Сановничий отказался действовать сгоряча. Он заявил, что должен провести шоглашования и коншультации. Цена вопроса, как он выразился, была слишком высока.

– Это опасный змеюшник, – предупредил его фон Рогофф.

Но директор настоял на своем, и срочный выпуск был отложен.

Ибрагим столкнулся с Иоганном на пороге «рекреации». Глаза у того были круглые, и стало ясно, что он уже не только понял, но и точно узнал себя.

– Кто? – спросил Ибрагим одними губами.

– Гитлер, – прошептал тот. – Одно лицо. Даже усы.

Ибрагим недоверчиво отступил, прикинул.

– Не может быть, – он взял Иоганна под локоть и отвернул от камеры. – Ты же подравниваешь их квадратиком. Тебе что, посоветовали?

– Ну да, – яростно кивнул тот. – Еще пару лет назад, едва пробились! Питон сказал, что будет очень к лицу. Я посмотрел – и правда! Потом еще акварели. Пыльин рассказывал, что тот тоже рисовал, да не взяли в какую-то чачу, вот он и…

Речь воспитанников могла бы представить особый интерес для стороннего наблюдателя. Они то изъяснялись высокими и сложными фразами, будучи расположены к этому Пыльиным и Смирдиной, то переходили на просторечья и уличный базар, набравшись всяких словечек от туторов. Ярким образчиком являлось, например, слово «чача», которое Комов употреблял не к месту и к месту. Оно могло означать что угодно; воспитанники же не сознавали, с кого обезьянничали.

Ибрагим огляделся и увлек Иоганна по коридору.

– Еще кого нашел? – спросил он.

– Марфу. И, по-моему, Гопинат.

– Кто такие?

– Марфа – вылитая Екатерина. А Гопинат – не знаю, но сильно похожа на индийскую премьершу.

– Всего-то? – усмехнулся Ибрагим. – Кто ее помнит! Я, например, вообще такую не знаю.

– Черт с ней, – отмахнулся Иоганн. – У тебя добрых две трети книги, выкладывай.

– Я нашел Джонни, Эштона, Дато и Суня. Это Черчилль, Рузвельт, Сталин и Мао.

Иоганн присвистнул.

– Закадычные, значит, мои дружки! А себя?

– Со мной пока непонятно, но мне было некогда рыться. Кто-то шастал вокруг.

– Надо собраться, – сказал Иоганн. – Не банный ли нынче день?

Ибрагим остановился и почесал в затылке.

– Созывай народ, – согласился он наконец. – Только как же девчонки?

– Они уже знают и сделают, как скажут.

Они стукнулись кулаками, научившись этому жесту опять же у туторов. Затем разошлись в разные стороны. Шагая по пустынному коридору, Иоганн удивленно отмечал полное отсутствие старших. Очевидно, до тех дошло, что джинн вырвался из бутылки – они растерялись и временно впали в ступор. Как бы там ни было, мешкать не следовало. Иоганн вошел в жилое крыло и начал стучать ко всем подряд. Вскоре вокруг него собрались все, кроме Эштона, которого прикатил из гимнастического зала Ибрагим. Лишенный ног, Эштон накачивал бицепсы, и это со временем превратилось в навязчивую идею.

– Все уже в курсе? – лаконично осведомился Иоганн.

– Кроме меня, – отозвался Дима. – У меня всего две страницы, и там какая-то чепуха.

– А по-моему, с тобой все ясно, – возразил Джонни, который, будучи опознан, внезапно показался окружающим тучнее и старше. – Ты картавишь, дружище. У тебя русское имя. Ты Ленин.

Дима подпрыгнул.

– Резерв! – вскричал он, придя в буйный восторг. – Вот оно что! Из нас готовят резерв для управления государством!

Он ударил себя в грудь и поморщился от боли в руке.

– Ленина укусил! – загоготал Боваддин. – Ты ведь не обижаешься? Я немного увлекся, хотел исполнить понатуральнее.

Дима взглянул на него исподлобья:

– Смотря кто ты такой. Если Мартин Лютер Кинг, то мелковато! Близок локоть, да не укусишь!

– Локоть я тебе в два счета отъем, – спокойно возразил Боваддин. – Нет, я не Кинг. Мне сказочно повезло с листом, там чача как раз про меня. Я каннибал Бокасса, и должен признать, что меня это полностью устраивает.

Он поскромничал, это его не просто устраивало. Он весь лоснился от пота, разгоряченный и взволнованный, похожий на квадратный, до блеска начищенный черный башмак.

Эштон поднял взгляд на камеру.

– Поехали в душ, – предложил он нервно. – Они же видят и рано или поздно примут какие-то меры! Мы же, не забывайте, биологический материал. Если не понравится – спишут в момент!

– «Биологичэский матэриал», – передразнил его Дато. – Ты очень умный, Эштон. Ты прэдставляешь, в какую это влэтэло копэичку?

– Не представляю, – отрезал тот, берясь за колесные ободы. – Я умею считать, Дато. Это врожденное, без этого президентом не станешь.

Луноликий Сунь пристально рассматривал его.

– Послушай-ка, Эштон, – проговорил он. – А паралич у тебя тоже врожденный?

– Что ты мелешь? – На птичьей головке Эштона вздыбился хохолок. – У меня был полиомиелит.

– А Мандель говорил, что им давно уже никто не болеет с тех пор, как создали вакцину.