Ярослав Полуэктов - DUализмус. Корни солодки

Чен задумался. Не ожидал подковырки.

– Всё, что необыкновенное, то и есть альтернативное. Поперечное то есть. Несоглашательское с запахом ёрничанья. «Бег» в стихах. Баловство и онон букв с отсутствием здравого смысла… и вообще без всякого смысла. – Это вдруг выпалила Алефтина, будто из автомата, совсем не свойственное крашенным в белокурое.

– Молчи уж, – осаживает её Чен. – Не пристало стенографисткам о высоком ононе рассуждать.

– Ай! – сказала Алефтина, – извините, – понурилась и отошла в сторонку.

– Подрасти ещё надо умом и гражданской позицией, – поддакнул Пушкин.

– В эту, как три буквы войдут, сразу, поди, всё забывает, – оживился Чехов. – Вот я дак…

– Шалава с лицом праведницы, – вслух дуется Чен, потрафляя классикам, на самом деле любя Лефтину русскими вечерами.

Обиделась Лефтина. Как кошка затаила злобу. На время, конечно. Стала сравнивать три буквы Чехова с окружающим алфавитом. Весь алфавит, даже финикийский, оказался мелок по сравнению с тремя буквами признанного писателя.

Приподнимает себя выше всего вишневого садика и шире всемирных татарских хлябей самовосхваленец Чен Джу. – Если что, то, звиняйте, ради бога, но мне вашей грёба… извините, просто тридцатки…

Чехов остеклил глаза: «На сорок договаривались!»

– Хорошо, ваших сорока… да ладно, даже сорока пяти не надо, честно. Да и эти начальные… авансцы хотите, сразу заберу? – говорит он весьма нелицеприятную вещь великому классику Антону Павловичу.

Тут Чехов покраснел, так как на авансцы он приобрёл вагон и маленькую тележку гипса на скульптуру себе. А этот чёртов князь Церете…

Ладно, Чехова, так же, как и большинство просвещённого русского мира, Чен, ну, конечно же, ценил выше всех остальных, даже зная Церетеля, но только при Пушкине он этого ему никогда не скажет. Зачем обижать многодетного коллегу, которого, пользуясь случаем, должны грохнуть на днях. И чужих процентов ему тоже не надо.

Но всё равно Чену приятно. Слеза родственности, сама собой примазавшаяся к славе Чехова и Пушкина, засела в уголку правого ченовского глаза.

Пушкин очередной раз поднял с полу платок, успев мимоходом задержаться взглядом под юбкой Лефтины. Обтёр платок об штаны и протянул его Чену Джу. То ли он чего-то не понимал, то ли так оно и есть, но он не заметил под короткой юбкой ни каких-либо дамских выкрутасов, ни кружевных подложек. Да и сами панталончики вроде бы отсутствовали.

Про стринги у нынешних дамочек, которые порой элегантно прячутся в булочках, ему никто не удосужился разъяснить.

Классик-гений, поэт-родоначальник и директор по производству литературных солянок обнялись; и выпили они для плавности изгиба беседы по пивку.

– Не такой уж ху***вый напиток, – честно сказал осовременившийся Пушкин в сию же минуту по осушению восьмого бокала.

Ровно как Бим. Восемь кружек Биму – норма!

– Друзья, давайте объясним иностранцам разницу и на этом заработаем!

– Да ну его в гузницу!

– Зачем Вам деньги нужны?

– Некогда объяснять. Деньги я сниму со счёта сколько нужно.

– Нет, нет, мы обязаны. Такими вещами не шутят.

– Мне всё это до лампочки.

Пиво сближает. Пиво расслабляет и вытягивает из людей правду внутренностей наравне со здоровьем всех поколений.

– Бэк энд ю эсэсэо. Лучше беhеровки, – похвалился Чен Джу.

– Водка пользительней будет, – сказал огромный и ледящий Антон Павлович, при этом зорко поглядывая на Лефтинку. Потом придвинул голову к уху Пушкина: «Его тёлка? На каком месяце?»

– Сам об этом думаю. Понять покамест не могу. И зачем Вам это? Для нового романа века? Как двадцатый век перескрёбся с девятнадцатым, это вы хотите людям рассказать?

– Лефтинка, а принесите – ка нам вот тот экспериментальный образец, что мы в свежий раз изготовили, – перебивает между тем Чен. – Темпо, темпо, аллегро! Это попробуйте! – Буль, буль, буль. – Ну и как?

– Нештяк цвет. Натюрлих.

– Охренеть! С пенкой! Монетой можно проверю?

– Дайте ему, Лефтина, мелочи на пять алтын с возвратом.

– Не могу без любви, – сказала Лефтина.

– Монету! Монету! А подать Тяпкину-Ляпкину монету! – издевался Антоша.

– Так это у нас народный напиток на основе перекипячённой солянки с верхним брожением и без катышков, – радуется победному аффекту Чен Джу.

– Есть, есть букет, – говорит Пушкин, едва соснув пенку. – Букетище! Но не хватает лука-порея. Давеча вот…

– Шибает-таки здорово, – вымолвил Чехов, только нюхнув издали. От запаха ченовского напитка закружило его голову. – Даже без порея хорошо. Буду. Хочу.

– С волками пить – по-русски выть. А порей – вон он отдельно, в салатной тарелке, – объяснил коллегам новый принцип приготовления русской похлёбки Чен Джу, и приготовился всплакнуть от умиления.

К правому глазу Чена, – как объяснял интересующимся критикам лечащий профилактик Антон Павлович Чехов, – подведён излишне впечатлительный нерв. Левый глаз у него не то чтобы не солидарен с правым, но обладает меньшей чувствительностью.

И поэтому известнейшая цитата Чена Джу «…левый глаз не дрогнул, а как-то подозрительно прищурился. Больше всего этот прищур походил на подмигивание, предназначенное для глаза правого. – Не слишком там задавайся, мол, не всё так очевидно, – словно говорил глаз левый» – это всецело может быть врачебной правдой.

– Называется феномен косоглазием. – Это исследователи.

– Хорошо хоть не куриной слепотой, – думает в ответ им Чен Джу.

– Вполне имеет место быть наступление полной слепоты при таком стечении параллельных физиологий. Полный крах, понимаете! Писать надо проворно, пока тонки очки. Не скулить, резать матку. И только днём. – Словно услышав Чена, советует ему врач-доброжелатель. И неловко прячет в карманчик скромное золотое пенсне с бриллиантовым винтиком на переломе, соединённое цепочкой с карманными по-швейцарски часиками.

– А я вот с мужиками в экспедицию собрался, – промолвил повторно Чен, притворившись на минутку полным Туземским. – Еду в обыкновенную нынешнюю Европу. Силу евры проверить. Говорят, придумали её специально, чтобы европчан с американами поссорить.

– Слышали уж от Вас. Знаем, – говорит Антошка, насупясь. Типа надоел.

– Не собрался, а вознамерились, – поправляет его Саня Пушкин.

– А хотите, поехали с нами, – предлагает Чен обоим классикам.

– Не поехали, – я бы написал так: – «поедемте». – Скромно, но с уверенностью в голосе, вымолвил как выдавил Чехов. – Я бы, может, согласился, только мне завтра на Сахалин.

– Ну, ты, брат, даёшь! – вскричал Туземский Кирьян Егорович – он же временный Чен Джу, или наоборот. – И какой же у вас там теперь год? Поди, ещё «Мужиков» не начал? А как же свадьба на Эйфеле?