Ярослав Полуэктов - DUализмус. Корни солодки

– Какое там «Мужиков», застрял на «Дуэли». Лаевский трудно даётся, гад. После «Степи» всё кувырком. Все герои какие-то новые, малоизученные. Городскую природу не очень люблю. Договора нет, а всё чего-то лучшего ищу. Топчу заднее место. Не моего завода коленкор. Лучше б сверху придавили… Жалею своих излишне, линию предлагаю, а они как ужи выскальзывают… и по бабам, и по бабам. Юбки, любовь, на жалость жмут-с, я им… А у вас-то в двадцать первом веке любовь-с есть? А почта-с?

Чен Джу: «Первого нет, а второе только для официальных бумаг. Натуральные подписи по интернету не перешлёшь, хотя при старании… щас скан есть».

– …Как же без почты в любви, с-сударь? А живая печать разве не нужна, в ней же тепло рук и милосердие? – удивляется Антон Павлович и ворчит. – Ну и культура-с. Во что-с превратили Россию! Мужики – они и есть… хоть президенты, хоть конюшенные. Эх, директора, ити нашу мать-Россию!

– Эпистолярию загубили, а это, мимолётом отмечу, начало всякой тренировки, – поддакнул Пушкин. – Бальзам для внутреннего втирания в мозги. Для этого ещё пилочка нужна с алмазным сверлом.

– Правильно-с. И начинать втирать надо с детства. Да, с детства-с! Потом будет уже поздно: чистота чувств исчезнет, запахов не будете ощущать и всё такое подобное, дас-с… Дайте-ка алмаз, а уж сверло-то я вам как-нибудь раздобуду! (Сам думает о подмене).

– Ёпть! – вскричал африканским голосом Александр Сергеевич, перебивая Чехову колени на подходе к мёртвенно-туманному будущему эпистолярной литературы. – Дуэль, дуэль! Завтра дуэль.

– Я не имею возможности стреляться, – перепугался Чехов. – У меня билет куплен. В оба конца.

– Я бы тоже повременил, – с ещё большей осторожностью промолвил лишь слегка осоловелый Туземский. Или то опять был Чен Джу?

Ноги бы оторвать тому, кто первым придумал технологию стремительной реинкарнации! И так всё запутано в нашем мире! Не хватало новой разновидности исчезающих висяков.

– А я бы с удовольствием посмотрела, – встряла молчащая до поры Алефтинка: она ни разу не присутствовала при настоящей дуэли. Всё какими-то красочными капсулками пулялась.

– Опять встревает, – сердится Антон. – Почто вот неймётся человеку? Хотя, бабы – оно, конешно, не человеки. Нелюди. Что с них взять? Бабино назначение в теперешней Руси – мужиков от водки удерживать, сохранять им пол для возможности воспроизводства.

– Дура молодая.

– Всё от того. Согласен. Скажи ей, что пояс шахидов это модно, тут же клюнет и побежит в магазин, – предположил почти-что правду Чен Джу.

– И где же эта проклятая лавка? – восклицал Чехов огромным вопросом.

– Да, да, где этот прекрасный бутик? – завизжала Алевтина, эффективно подпрыгнув в кресле.

– Взорвать бы её, – скромно высказался кто-то.

– Кого?

– Её! Лавку эту. Вместе с Чечнёй!

– Как же, это ж Россия!

– Может и Россия, а может и сама по себе.

В комнате был точно Чен Джу, хотя бы по той простой причине, что в любовницах у Туземского имени Алевтина не было: «Ей лишь бы развлечься».

– По небу б развеять всех вредолюдей, – состроумничал Пушкин, по-маяковски взрезав воздух. Ладонь поранил. – Мне бы повязку срочно!

– Мне тебя ещё сколько кормить – балду такую? – ни с того, ни с сего язвительно произнес Чен. – Молчала бы уж!

Он прощал её только за складные ножки, особенно в щиколотках. – Прощаю, так и быть, – воскликнул Чен, миллисекунду положив на размышление.

– И за это спасибо. – Честно и безалаберно соглашается с Ченом Лефтинка. Зарплату ей терять ни к чему.

– Я не за то ратую по большому счёту, Чечня пусть живёт как может. Она постарается, – спокойно продолжал Пушкин, – вот вы дуэль, говорите. Вот это проблема. Да. Мне же завтра тоже с утра стреляться. Совсем забылось. Сейчас вот и пойду. Вы мне все напомнили ОГПУ: на честную дуэль они не готовы, а как территорию порвать, да как пошутковать с карабином по людишкам, так их хлебом не корми! Хотя… в каком это злом веке было? Я этого не должен бы знать. Где у вас тут часы? (Компьютер показывал двадцать один час пятьдесят девять минут 2009 года) Пойду ужо, однако. Лошади-вот должны покушать. Трудный денёк завтра-с. Трудный, да.

– «Ужо, однако, лошадей» – насмехается умом Чен Джу. – Эх, классики, классики… ещё бы с ложечки лошадок-то ваших! Я бы в то упомянутое время ОГПУ за ваше «ужо»! К стенке бы инкриминировал. Вот как драматически поставил бы комедию жизни.

– Ну, прощайте тогда, Александр, не до правописания вам, понимаю-с… Вы уж не сильно там. Не перестарайтесь. Бегите, если что, прыгайте вбок. Там есть такой овражек… Впрочем, нет, обрыв это у Миши. Этот тоже – романтик и стреляльщик по пустякам. За пару обидных слов готов бежать в тир. Будете живы, приглашение моё в силе. Это я про Европу. Не забывайте современное творчество. Без заграницы нам с творчеством не справиться. Вот берём, к примеру, Кристи, или Сеттерфилдшу, или Вербера, Брэма ли…

– Вот у нас сейчас всё не так: усраться, да я б западло с этими… Верберами! Стрелять меня – не перестрелять!

Не стал дальше расстраивать Пушкина Ченджу. Затейливо и как то по-старорежимному добро он обнял Александра за плечи. Вытолкнул многодетного самоубийцу за дверь.

Створка прищемила Александру край сюртука. Край треснул как границы СССР. Так с надорваным краем сюртук и попал в музей. А все думали: – результат после стрелялки – когда за карету зацепились, втаскивая едва теплящуюся паром пробитую грудь героя.

– Тело забыли!

Вдогонку заносили тело с ногами.

Соединяли крепко-накрепко как и было должно.

Тихо и невесело проходит оставшееся время.

– До чего оставшееся? – спрашивает дотошный Порфирий. Он всю эту дурь со стёбом только что прочёл.

За окном сценария сильно повечерело, чтобы только не видеть противную морду этого вредоносного доморощенного критика.

– Не может за сценарием вечереть, – говорит Порфирий, – в сценарии нету окна.

– Какой мерзкий цепляло этот Сергеич! Уменьшить на него страничную квоту.

Чехов, погрустив маленько над Сашкиной судьбой, выпросил ещё рюмку. Рюмка с уклоном и объёма в ней не видать. Хлобыснул, с расстояния вытянутой руки плеснув её в свой огромный рот. Чмокнул Алефтину в оба запястья, стал снижаться к щиколоткам. Получив неожиданно ребром ладони по затылку, – приём самозащиты для подъездов, подсмотренный Алефтиной в телевизоре, – загрустил наподобие щербатой расчёски. Подобрал получелюсть, сунул под язык – зацикало-зацокало – и свалило.

Ему надо срочно грузить шмотьё для Сахалина: два чемодана одежды, кожаный саквояж с инструментарием, и собрать дорожную библиотечку.

– Место в Мойдодыре Вам есть, – напомнил Чен Джу. – Я за эту услугу денег дам, не беспокойтесь. Умеете складываться вдесятеро?