Алексей Козлов - Городъ Нежнотраховъ, Большая Дворянская, Ferflucht Platz

В юности он писал нравоучительные поэмы. Драма «Чацкий и Коровяков», продолжение блокбастера Грибоедова, могла бы на многое претендовать, но из скромности её утаили Графья Приречные – Сигизмунд и Иммануил. Два в одном!

Я его понял только спустя время жизни в Нежнотрахове Нежнотраховском.

Он попытался бежать, да не смог зацепиться вближнем забугорье. И я на писал ответ на его истошное, раздражённое письмо:

«Антоша

Уж не кори меня без нужды,

Хоть за бугром тебе видней!

Разочарованному чужды

Всеобольщенья прежних дней!

Привет! Чего на меня мальчонку набросилси? Поприкалываться уж нельзя! Я и не хочу сейчас ничего хорошего писать! Против бога не скажи, против Пушкена-тож, против начальников тож уже как бы низя, Чебурашку писать и Гену рисовать! Либо то, либо то. Да не хочу я быть хорошим! Премудрый пескарь вон как у Салтыкова отличился, я всё равно не буду! Смотрю вот на нашу жизь глазами тех Тевтолийцев, да ненавидели они эту страну без дорог, еды, справедливости и т. д. Где крестьяне, как животные, а крестьянки на людей не похожи! Где солдаты без всего и никому не нужные на самом деле! И слова о том, что де в чужой монастырь не нада – да монастыря-то не было! Никакого!!! Стрижка баранов тысячу лет под псалмы! Потёмкинская видимость одна наглая глаза порошить! Я бы сам такое громил бы. Эта форма жизни своей сущностью страшна тем, что она отвергает Законы Природы – Иерархию, Порядок, хотя бы позыв к справедливости. И слова тут ничего не означают, под ними пустота. Наша вина, что мы меж молотом и наковальней. И громить всё это должны были не они, а мы сами! А мы только тряслись, трясёмся и иного тогда не дано! И в таких условиях ни я, ни ты не знаем и не можем знать, что делать, куда идти! И не надо думать, что будучи ниже травы, чего-то получишь! Наоборот! Анарейского Чебурашку этот тип всё равно лучше нас сляпает, не конкуренты мы с ним в этом! Это игра по их правилам для них! Я над ними смеюсь на самом деле. Это как в пустыне идти – иди куда хошь – никуда не придёшь! Я сейчас сталкиваюсь с людьми и чувствую их мировоззрение! Смута в голове, там и минин и пожарский с рожей Михалкова и как бы спереть бублик во время похода за русь. И никому не дать высунуться! Упаси бог! И все хотят понимания, и даже начали патриотично требовать у мира уважать такую жизнь! Типа – оригинальная, ни на чего не похожая! После бомбёжек воронеж лучше был, чем сейчас. МЫ в аду!

У тебя не получилось вот уехать! Плохо! Оказалось немыслимо тяжело в чужой мир въехать! А всё-таки как-то отсель бечь надо, Андрюша! Чует моё! Кисель тут прокисает потихоньку! Холостой ход, этот слабак, игры под ковром уж совсем мутные! Сговоры. Ещё нефть подприкрыть – и будет полная картина Репкина – «Кирдык пропагандиста» И даже не в этом дело! Везде напряжение! Это первые признаки войны. Печаль только в том, что мы не оливковое дерево – это дерево чем старше, тем на новом месте лучше приживается. А мы уже не приживаемся даже на родине!

Я хожу на источник купаюсь в холодной воде! Класс! Видел К.! Он снова в трансе! Похож на персонажа из американских фильмов ужасов. Он начинает пить всегда, когда фортуна валит, вот и сейчас судьба надавала ему вполне приличных заказов на очень хорошие деньги, вот он и запил страшно, классика. Он – модель этой жизни в чём-то.

С тяжким сердцем ездил на дачу. Мрак! А в лесу хорошо! Не забыть бы, что скоро сморчки.

Когда тебя встречать оркестром? Напиши!

Успехов и нормального настроения! Держись!

И всё же… Автор не раз задумывался, почему же Алесь Хидляр так любил вечный город Нежнотраховъ, и к однозначным выводам по этому поводу не пришёл. Он ведь был совсем не глуп, всё понимал, знал цену тому, что происходило на его родине, земле предков, манином футерлянде. Не Адриатика здесь! Без омаров живем! Не до того здесь! Уцелеть бы! Покусинькать бы! А народ какой! Ёханый Баболт! Какой народ! Карман всё время нужно рукой сжимать! Акул кругом столько, что пукнуть нельзя! Как премудрому пескарю забраться бы в лунку и пересидеть основные угрозы бандитского времени, от которого нет никакого спасения. Да ещё, спасибо тебе, Господи, увидеть смерть врагов! Об этом только можно мечтать в этом шизофреническом бедламе!

Идея альтернативного исторического пути не давала ему покоя.

Нет здесь озарённых солнцем бухт и барахт, где реют паруса на закате! Не повезло нам! Не повезло! Врагу бы такую родину, как моя! Зато уж есть рынок, на котором можно торговать, кто чего склепал, и может быть, радость его наличия и не позволила Алесю сойти с ума. Можно, к примеру, земляка продать.

Он прожил долгую и тяжёлую жизнь…

Сейчас они, эти бумаги в очень плохом состоянии, и если не попадут в народную библиотеку, рано или поздно поглотятся ненасытным временем и его духом полного исчезновения.

Автор думал над этим и решил предать вышеозначенные бумаги гласности, которой они несомненно заслуживают.

«Я живу в вечном городе с названием Нежнотрахов, (это его самое последнее, самое клёвое название) что на западном юге Восточно-Европейской цокольной платформы, при вдохе северного ветра, – начинается повествование, – Здесь моё ВСЁ! И самое главное заключается в том, что здесь даже Пушкин родился! Здесь моя милая родина, здесь жили мои родители до смерти.

Они любили свою родину и как дети, всегда искренне удивлялись, почему она мучает их и всегда предаёт. И так и ушли, ничего не поняв, горячо и благодарно, с рукой у исполнительного козырька и жаждой недостижимой правды в сердце.

Я их ни за что не виню! Великое, преданное тысячи раз поколение, прощай навсегда! Но самое главное заключается в том, что здесь Пушкин родился. Вон в тех кустах. Его мать была в нашем городе проездом, приезжала по делам отца, связанным с закупкой больших коровьих кнутов. Вон под тем кустом ей дурно и стало, так она не долго думая родила Пушкина. Сочинять он стал почти сразу же, не вылезая из кустов. А я за ним следом немного погодя.

Мне 36 полных лет, из них тридцать пять с половиной я безвылазно пребывал здесь, в Нежнотрахове, безвылазно занимаясь подробным взрастанием на лоне, быстрым взрослением и неизбежным подростковым онанизмом, в чём мне стыдно в некотором роде признаваться. Здесь я учился и страдал, здесь я первый раз влюбился в дуру. К тому же она была анарейка! Что тут сказать без пол-литры? Посмотреть, как Монтень, осуждающими глазами?

Мне было всегда интересно узнать, историю родного до слёз города, и хоть мои родители были здесь столь приезжими, что так и не укоренились ответственно в здешнем коцаном народце, я никогда не оставлял отчаянных, безуспешных попыток это сделать.