Алексей Козлов - Дудль Вздул Майдан

* * *
Когда бы лень меня не увлекала
В свои чертоги, шхеры и палаты,
Я был бы членом мощного Рот-Фронта
И делал на досуге шоколадки,
Купался б в молоке, сусле и пиве,
И был бы сыром на вершине голой
Вдали Сизифа злого с кирпичами.
Я бы воздал величию бесштанных
Борцов за правду, мытаря Матфея
Я б переплюнул на олимпиаде
В амфитеатре спаленной Помпеи,
Везувий многоротый проклиная.
Я б дал оценку всякой божьей страсти
И взвесил на весах дела людские.
Я был бы там, где жгли Джордано Бруно,
И мог быть птицей Феникс, коей Фридрих,
Великий сын немецкого народа
В свирепой битве обломал рога.
Иль вру, иль вру, иль вру —
Франциск Асизский
Нашептывал стихи Шехерезады,
Взопрев от многословья. Я б не был,
Кем быть хотел, и быть бы мог, кем не был!
Гетерою без страха и упрека,
Аспазией в разборках меж спартанцев
И бешеным Атиллой с головою
Размером с чан пивной, но Медный Всадник
Мне пересек абсциссу, ординату
И голову в Борнео потерял.
Он бродит по лесным холмам Кинтайра
Как Пол Маккартни, Леннона ища.
Я остаюсь собой, междоусобье
Меж пчелами благими проклинаю
И пью на брудершафт змеиный мед.
Я удаляюсь. Множась, словно слухи,
Мои раздумья погребли мой разум
Под пеплом Антарктиды, и пингвины
Благословенья просят у меня.

* * *
Быть пидором без страха и упрека
Не мой удел. Стремлюсь я в раже бранном
Под грозные твои, о Троя, стены,
Под этот ров и Дантовы спирали,
Где я надеюсь сотворить подкоп.
И мужеством свергая неприступность
Стать твердой лапой у Пяти Углов.
Уже вдали созвездья Андромеды
И Сириус и Солнце, все планеты,
Плывущие в бескрайний океан,
Заложник штиля, мрака, Кровью Марса
Я напоен. Все ближе, ближе, ближе
Твои бока нелепые, Земля.
Бильярдный шар, попавший в эту лузу
В потоке света я эфир взрезаю
Сплотившийся вкруг крупповским железом
И вот уж над похищенной Европой
Склонить крыла. Включаю тормоз, чтобы
Смочь разыскать в провинции Востока
То место, из-за коего сыр-бор,
Тот город, вкруг которого вся драка
Кипит как суп с костями агнеца.
Уже блестит надменный щит Гектора
Я отражаюсь в нем небритой рожей,
Желая поучаствовать в разделе
Чужих домов и прочего добра.
Войска истомлены отнюдь не блудом,
С цветами Рипербана, Монпарнаса
И чайной церемонией. Отнюдь!
Пустой желудок вкупе с вожделеньем
Всетщетно огрызает эти стены,
Не в силах подступиться. Льется дождь
Последних стрел и масло из лампады
Поместной Ярославны, смоль и ядра
Уже текут на голову мою.
Струятся вниз. Над силой тяготенья
Смеется тот, чьи бренные мгновенья
За пять минут вселенной сочтены.
Но замысел, созрев плодами ада
Из-под земли сегодня вырастает.
Войска уходят, оставляя хлам,
Костры и пики, но блестит победно
Схороненный в кустах Троянский конь
На тонких ножках лживое созданье,
Подарок черта глупости чужой
И никого. Из крепости высокой
Вылазит первым пьяный Чиполлино,
Поддерживая юных герцогинь.
Спартак выходит с детскою трещоткой,
Сицилии дитя, он так любим
Арийским плебсом, жадным до наживы,
И деревянный конь уже скрипит
Суставами, колеса напрягая,
Чтоб влезть в ворота, где его уж ждет
Омытая кухарками пивная.
Внутри коня порядок и покой
Все затаились, червяки в навозе
И ждут сигнала, закурить нельзя,
Не выдав хитрый план, над коим бились
Монтень и Маркс, Шилькгрубер и Эйнштейн.
Глаза слезятся камедью и медом.
Завернутые в старые трусы,
Мечи не брякнут о базальт обшивки,
Но Шатл взлетел. Ату его, ату!

Густее всех чернил, ночная мгла
Вокруг клубясь и пенясь, окрылила
Тугую дверь и скрипнула она.
Война, война, война, война, война!
Пусть глупый сон узнает силу фальши!
Пузатой Гаргамелле в тесном стойле
Покажет силу праздного ума!
Среди резни, костров, огня и взвивов,
Солдат, средь лестниц, не найдется места
Где бы гнездо свилось для тишины.

Так гордые ахейцы победили!
Так хитрость, мудрость наглая и злая
Разделала безумцев под орех!
Так был затоплен древний Геркуланум
Святой водицей Марсовой клоаки,
Так шум времен повертывая вспять,
Бог Марса показал себя опять!

* * *
О бедный Йорик! Череп из бумаги
Я так любил вращать, предполагая
Как все могло бы быть, как все стряслось,
Все изошло и все накрылось крышкой,
Как вышло все из Гоголевской длани
Из плащаницы, на которой Бог
Свой облик отпечатал и отлил.
Когда приходит черная суббота,
Двенадцати святошам вопреки,
В одиннадцать часов нисходит кто-то
По десяти ступеням у реки.
Обременен девятым легионом
Цезарион восьмой бросает в бой
И семеро следят над ним со стоном
Свечение планеты голубой
Пред ликом опрокинутой девятки
Оставшиеся пятеро бредут
И с собственной судьбой играют в прятки
У них в запасе несколько минут.

И троица над Тройственным союзом
Смеется двойне нерожденных льдин,
Но верен дому и вселенским узам
Корабль, что держит путь во мгле.
Один.

…Перевалив хребты, я зрел отвалы,
Какими ограничивался дух
И самый смысл державы величавой
Когда-то мощной, чей огонь потух
Чья гордость величавая была
Защищена размахом крыл Орла.
От Инда до Египетских пустынь,
От скифских копей до пролива бриттов
Попробуй, варвар, подерзить, низринь,
В Капуе утверди свое копыто!
О гаваней паук! Бросая сеть
К дакийским долам, к докам Альбиона
Ты иссушил и обескровил лоно
Родных полей. Кто хочет все иметь
И пользоваться всем, тот должен знать,
Как, обокрав весь мир, не потерять.
Солдаты Рима! Ваш давнишний враг
Склонён перед пронзающей орлиной
Клювотворящей и сочащей миной,
Пред зевами сакральными собак…

Здесь было запустенье. Грозный смерч,
Какому трудно подыскать названье
Рассек богатство, обескровил речь,
Изгнал народы и обрушил зданья.
Колосса злого, что еще вчера
Стоял над миром грозно, как гора.

Кровавыми грядами нес восток
Пружины горя, бедствия причины:
Там дикари Атиллы, как поток
Ворвались в беззащитные долины
Как горная лавина, вал и вот
Все закрутил времен водоворот.

Орлиный глаз мог различить едва ли
В обломках колесниц былые оси
В огромных нишах, где ковали сталь
И где цвели плоды и смысл ремесел
Лишь проносились тени тех, чья стать
Сильнее слов могла о всем сказать.

О Призрак Величавый! Терн густой
Овил твой остов неживой и мрачный
Еще вчера живой, покойник фрачный,
Напичканный бальзамом и смолой
Еще хранил былое очертанье
И уши воздымал, как ротозей
Изгрызенный мышами Колизей.
Минуя вид, похожий на рыданье
И обращаясь к тверди голубой,
Мы здесь начнем свое повествованье —
Рассказ печальный о душе живой.