Оак Баррель - Десять поворотов дороги. Необременительная новелла

За время, что нежданно пополнившаяся труппа брела от рощи к своему временному жилищу, все как-то незаметно сдружились с Киром, оказавшимся хоть и редкостным занудой, помешанным на дурацких книжках, что и писать не стоило, зато неглупым парнем, с которым было приятно поболтать. Общее утреннее приключение, история с ночным бегством у одних и рассказ о полутора днях, проведенных в яме, у другого немало тому способствовали.

Киру, голодному с раздувшейся, как пузырь, лодыжкой, дорога давалась с большим трудом, но он терпел несколько часов и только отшучивался, считая вслух «раз, два, три», пока не высох язык и кожа под мышкой не стерлась от костыля в кровь.

Примерно на середине пути, ковыляющий сзади и бледный, как крахмальная скатерть, он вконец сник, умолк и только сипло дышал, безуспешно стараясь не отстать. Приходилось то и дело останавливаться, поджидая плетущийся арьергард, пока тот выстукивал костылем в пыли. К полудню компания почти перестала двигаться вперед, словно замерев в солнечном киселе. Как выразился Хвет, их не обгоняли лишь дождевые черви, да и то пока не выползли на поверхность.

В конце концов Кир с виноватой улыбкой опустился на дорогу и дрожащим голосом сообщил, что сдвинуться с места ему не светит, если только какой-нибудь великан не даст ему доброго пинка в нужную сторону. И пинки эти придется повторять до самых Песьих Мусек, потому что приземляться он каждый раз будет на задницу, а вовсе не на то, что у других считается ногами. Что они могут оставить его на произвол судьбы здесь, посреди дороги, голодного, мучимого жаждой и увечного, и что сам бы он сделал с собой так, если бы не боялся божественного возмездия и отборных ругательств брошенного. Что по всем меркам так нельзя поступать с одиноким ими же вызволенным страдальцем, но они в своей жестокости могут, с них станется устроить и не такое…

Лепет Кира почти уж сходил на нет, когда Гумбольдт осоловело посмотрел на него и без всяких предисловий подставил сутулую спину в качестве экипажа.

С многословной помощью Хряка парень навьючился на долговязого, сцепив руки у него под шеей, после чего двухэтажная конструкция, снабженная балансирующим в воздухе костылем, небыстро двинулась вдоль дороги. К счастью, пассажир вел себя смирно и весил не больше пары связанных веревкой жердей.

– Ты чего такой тощий? – спросил его Гумбольдт.

– Готовился ехать на тебе, – ответил Кир, кивая в такт шагам своего носильщика. – Не подвел?

– Даже перестарался, – заключил тот и передернул плечами, отгоняя от шеи мух. – Почеши плечо, а? Слепень укусил. Чешется, аж сил нет.

– Не выйдет, иначе я сорвусь. Достаточно того, что я тощ – считай это подарком судьбы и смирись с остальным дерьмом, – Кир, кажется, уже перенял манеру шутить, принятую в труппе.

– Неблагодарный тощий ублюдок, – беззлобно вздохнул Гумбольдт, продолжая идти вперед.

– Женщины любят упитанных, – встрял семенящий сзади толстяк, обуянный от голода словесным поносом. Затем он изрядно помолчал и суровым тоном предрек: – Ты, парень, умрешь бездетным.

– А у тебя-то сколько детей? – огрызнулся Кир со своего шагающего насеста.

– У меня все впереди, – уклончиво отозвался Хряк. – Я как раз приобрел нужную форму для беспорядочных соитий, если бы не этот ночной галоп. Теперь придется все начинать сначала. – Отдадим должное: толстяк был весьма проворен и чертовски вынослив для своей комплекции. Насчет любовных подвигов – чего не знаем, того не знаем. – Аврил, только посмотри на это: теперь я тощ, как оглобля. Утратил весь, мать его, шарм! Аврил?

– Тебе не даст даже тыква, – вяло ответила она, не оборачиваясь. На большее девушки не хватило.

Аврил плелась из последних сил, совершенно измотанная за ночь. Из-под лопатки продолжала сочиться кровь, и Хвет с тревогой поглядывал на сестру, которая всякий раз отказывалась от помощи.

– Ты как?

– Не очень. Иду пока…

– Может, остановимся?

– Тогда уж я точно не встану. Надо найти воду. Жарко.

Погода и впрямь была непривычно теплой для осени. Плечи и затылок грело, как от печи. Солнце в безоблачном бледном небе разошлось по-майски, и сбитые с толку пчелы кружили над лугами, не находя в них цветов. Через поле, обезумев от оптимизма, пронесся долговязый ушастый заяц и скрылся в оголившемся пролеске, чтобы сильно удивить там какую-нибудь зайчиху.

Вокруг простирались бесконечные убранные поля, куцые рощицы на межах, и ни одного ручейка или колодца на горизонте. Уже с час путники никого не встречали на дороге, лишь вдалеке паслись черные, как грачи, коровы да кто-то невидимый жег траву за холмом – в воздухе стоял тонкий запах дымка. Земля, отдав урожай, словно обезлюдела и заснула в тиши до другой весны, стряхнув с себя беспокойных крестьян с их бабами, лошадьми и тяжелыми возами.

– Потерпи. Скоро, по-моему, будет хутор, – подбодрил сестру Хвет.

Сам он казался двужильным, как сказочный Конек-Горбунок: отдых парню почти не требовался – он шел, все так же пружиня и размахивая руками, только глаза под рыжим чубом темнели и губы сжимались в тонкую полоску.

Хвет оказался прав: из-за поворота дороги, огибающей зеленый жизнерадостный холм, показались ульи, брошенная телега и крыши, окруженные садовыми деревьями. У телеги бродила стреноженная кобыла, шаря черными губами по траве. Ее обществу радовались мухи.

Вид человеческого жилья добавил путникам крупицу оживления – малую, как горчичное зерно, но довольную для совершения чуда. Кир вытянул шею в предвкушении отдыха и перестал постанывать от разрывающей ногу боли. Аврил подняла лицо, поправив собранные узлом волосы. А Хряк громко высказался насчет любовных свойств крестьянок в маленьких деревушках, но характеристик этих мы приводить не станем, чтобы не смущать читателя (тем более всякое случается, и они могут оказаться правдой).

На самом краю хутора, столь малого, что, помимо этого края, в нем и не было ничего иного, в огороде, утыканном чучелами с густотой боевой шеренги, ковырял мотыгой старик, охаживая гряду с мелкими, недобрыми на вид кабачками. Овощи имели несвойственный бахчевым фиолетовый оттенок и заостренными своими концами в подражание стрелке компаса лежали строго на юг. По старательным движениям огородника было видно, что он немалый энтузиаст по жизни, которого в ступе не утолочь. Это же следовало из самой попытки получить теплолюбивый урожай на открытом грунте в Северном кантоне, где даже крысы выходили на прогулку в пальто – правда, не все и не каждый день.

Хряк подошел к плетеной ограде и вежливо, как мог, окликнул крестьянина:

– Эй, старый стрый! Мир тебе! У нас раненый и девка в самом соку! Не поможешь?!