Дмитрий Костров - Вирус

© Дмитрий Евгеньевич Костров, 2016

ISBN 978-5-4483-4493-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Раньше я боялся уединенных мест типа заброшенных зданий и старых кладбищ. Теперь я боюсь невзрачных, на первый взгляд, людей, которых можно обвинить в чем угодно, но только не в трагедиях, уносящих по полмиллиона жизней. Именно такая трагедия разыгралась на берегу Черного моря.

Я тогда заканчивал школу, и у меня по телу пошли всякие разные пятна, которые по первости я принял за лишай. Правда позже выяснилось, что это псориаз, но было уже как-то пофиг.

Я честно терпел до конца, сдал все экзамены, получил аттестат и с чистой совестью лег в кожно-венерологический диспансер.

Толстый чувак-главврач, которого я тут же окрестил Колобком, свалил все мои беды на то, что я курю. То есть лишай возник у меня от «Мальборо». Мне прописали примочки йодом. Кстати, я и не знал, что умею так материться.

У меня в палате был чуткий пациент дядя Паша, который спонсировал меня сигаретами. А еще я познакомился с красивой девушкой по имени Юля, которую положили с полугодовалой дочкой, у которой была чесотка. И вот настал вечер первого дня; я стрельнул сигарету и пошел курить на пожарную лестницу.

Дальнейшие события я помню очень отчетливо, но как в дурном сне. Кто-то стал подниматься по лестнице. Вот я кидаю бычок. Он летит, крутясь, как в замедленной съемке. Тлеющий огонек летит к земле очень медленно. А я забыл выдохнуть дым. Из темноты вынырнул «кто-то». Не сочтите меня за идиота, но синие костюмы идут мертвецам. Я успел рассмотреть взлохмаченные рыжие волосы, видел свисающий с подбородка пласт кожи, на котором копошились какие-то маленькие белые червячки и которая являлась недостающей частью «лица» мертвеца; успел подумать, что это не может быть мертвец, ибо последние не шастают по территории КВД, в крайнем случае могут пробежаться по территории морга. А потом до меня дошло, что я свалился с лестницы и лечу с пятиметровой высоты по направлению к земле. Еще успел вспомнить, что в тридцати метрах отсюда находится кладбище, а последней мыслью был голос разума, который говорил, что мертвые вообще не шастают, ибо они на то и мертвые, чтобы…

Асфальт весьма невежливо прервал голос разума.

Разбудили меня весьма неделикатным способом, а именно пинком в ребра. Когда я взвыл от боли, тем самым окончательно вырываясь из объятий Морфея, то услышал весьма странную фразу:

– Этот действительно живой…

Я еще успел увидеть направленное на меня дуло автомата, армейский ботинок, который проверял на прочность мои и без того больные ребра, успел заметить, что уже светает, и потом нахлынувшая боль опять отправила меня в гости к вышеупомянутому Морфею…

Кто-то зачем-то возил по моему лицу чем-то холодным и мокрым. Я открыл глаза и увидел суровое лицо медсестры, которая, поджав губы, стирала кровь с моего лица. Между прочим, мою кровь. Темные волосы выбивались из-под колпака, карие глаза блестели – женщина плакала.

– Ирина Матвеевна, – говорю, – я живой, не надо плакать.

– Да причем тут ты, – отвечает она, – это зомби раздавил головы двум бедолагам из первой палаты. Там даже потолок в крови и мозгах… – тут она, видимо, вспомнила, что разговаривает с шестнадцатилетним подростком, коим я был. – К вечеру ты будешь уже на ногах.

– А что с мертвецом? – спрашиваю я.

– А хрен его знает. Минут через пять после того, как заявился этот зомби, сюда явились солдаты и, вроде, убили его. Вот только ума не приложу, как можно убить мертвого… да, и еще одно. Не выходи за территорию диспансера, а то схлопочешь пулю. Мы тут все под карантином.

– Причем тут карантин?

– Да хрен его знает. Эти, в форме которые, говорят, что появился какой-то вирус, который начинает действовать в мертвых клетках. То есть ты, заразившись, живешь свой положенный Богом срок, а когда умираешь, то начинаешь шастать по улицам и убивать кого не попадя… А теперь полежи спокойно, я принесу тебе завтрак.

И только три часа спустя, когда я курил на улице свистнутую у дяди Паши «Приму» и мирно беседовал с рыжеволосой Юлей, которую положили вместе с ребенком, на меня накатило. Ноги подкосились, и я чуть не рухнул в речку. Спасибо Юле – поддержала. А в горле застрял липкий комок панического ужаса.

А после обеда к нам привезли священника, который освятил по периметру дверной проем палаты, где сбились все пятнадцать человек: одиннадцать больных, если не считать ребенка, медсестра, санитарка, Колобок и сам священник. Еще священник освятил и процедурную. Все это якобы не подпустит зомби. Ну-ну!

Вечером, устроившись у перил, ограждающих от обрыва, где текла речка, я дымил в небо, глядя на кроваво-красный закат. Рядом со мной устроилась Юля, зеленые глаза которой выражали обреченность. А на руках у нее красовался карапуз Лена, которая не сводила своих голубых глаз с красного солнечного диска.

– Скоро стемнеет и мертвецы полезут из своих могил, – заметила Юля.

– Я думал, что они вылезают в полночь. К тому же на кладбище полно солдат, – ответил я.

– Солдаты… Надеюсь, когда они будут нас убивать, то не тронут ребенка.

Не успел я и рта открыть, как девушка уже ушла. И только закурив вторую сигарету, я понял, что убивать нас будут обязательно, иначе нельзя (если, конечно, не найдут лекарство).

Понимать я все это понимал, да только верить не хотелось, ибо сам я был в числе тех, кого подлежало ликвидировать. Потом я, правда, узнал, что среди «чистильщиков» находился муж Юли, отец Лены. И, хотя он носил какую-то защитную маску, Юля его узнала. А узнав, все поняла. И до того мне стало себя жалко, что я чуть слезу не пустил. Потом до меня дошло, что уже стемнело, а я один-одинешенек торчу во дворе. Уразумев все это, я счел нелишним присоединиться к толпе в пятой палате.

Парадный вход был еще не заперт, и я им воспользовался.

Поднимаясь по ступенькам. Я жалел о том, что вообще родился на свет. Спина превратилась в камень, тупая боль била в голове, каждая нога весела чуть ли не сто килограмм. Не без причин я считал, что свалиться с лестницы вторично мне на пользу не пойдет; я молил Бога, чтобы он послал мне сил, ибо я почти потерял сознание. Я полагал, что стоит мне вырубиться, как я своим носом пересчитаю ступени вышеупомянутой лестницы.

Как бы там ни было, но дойдя до лестничного пролета, я поудобнее устроился у стены, предварительно выпустив содержимое своего желудка, и вырубился. Не знаю, сколько я дремал, но проснулся сам. Значит недолго, а то бы кто-нибудь уже меня заметил и разбудил. Кое-как поднявшись на ноги, я начал подниматься по лестнице. Я не вижу здесь своей вины, но чувствую виноватым в том, что произошло.