Геннадий Мещеряков - Ибрагимович – правнук Остапа Бендера. Побег из ада – рассказ. В Баклушах у Малого Узеня – комедия

– Вижу, клевал тебя кое – куда жареный кочет, и я за полвека в руководстве не раз соприкасался с Законом, десяток кресел просидел и ничего – депутат городского и районного собраний. В этом году помог, наконец, улицу заасфальтировать, ладно бы куры, коровы на ней вязли, и их тракторами вытаскивали. Тебе смешно, а меня чуть не побили разъяренные бабы: дома на улице, как назло, наши, водохозяйственные.

– Я сочувствую вам, поэтому и считаю, что вам нужен деловой, креативный и, буду откровенен и правдив, изворотливый помощник по всем вопросам, а не только комбинатор, хотя и он, безусловно, полезен, как показывает опыт прошедших переходных времен.

– Нет, ты совсем не попугай, сразу видно не здешний. У нас тут все просто: есть вода, можно раков ловить, нет воды, значит сушняк, как с похмелья.

– В ваших словах определенная логика есть, вот я и обеспечу прорыв. Как экзистенциалист, первым брошу вызов судьбе, лады?

– Вижу, ты объективно оцениваешь свои силы. Надо подумать. Есть риск, хотя, не рискнув, не выпьешь шампанского.

– Я тут, Николай Алексеевич, как раз припас бутылочку. Заодно и обмоем наше общее дело, и подлечимся.

– Вот и славно, вчера трудный был день: комиссия приезжала – по обезвоживанию земли. Все злые. Чтобы размягчить их, ящика три водки ушло.

Дверь кабинета распахнулась, и вбежал человек преклонного возраста с вытаращенными от испуга глазами.

– Николай Ляксеевич, Митрофанов с «Росинки» пропал, приехал я на смену, а яво нет.

– Как нет, куда пропал?

– Кто яво знает, нигде нет, может, утоп. В прудок воду только закачали, а Митрофанов, – он покосился на Ибрагимовича и, увидев у него в руках бутылку водки, одобрительно ему кивнул и продолжил, – вас сколько раз перепивал. Видно опять из администрации отдыхать приезжали, и он перебрал: закусывает мало, хотя шашлыка даже осталось, ешь, не хочу.

– Сколько раз я вам говорил, не пейте с отдыхающими. Меня вам мало? Слышал, как нас называют в конторе – красноносые, хотя у тебя он, наоборот, белее седой башки.

– Может, Николай Ляксеевич, спустим пруд? Вдруг, еще живой, и водой не захлебнулся, в желудке водка, чай.

– Это не выход – пруд на «Росинке» спускать, кто туда приедет отдыхать? А где деньги брать, сам видел, сколько девок привожу на «Росинку»?

– На халяву и заяц шашлычок с водочкой покушает.

– Аквалангисты у вас в городе есть? – решил включиться в разговор Ибрагимович. – За пять минут прудок обшарят, и воду не надо будет спускать.

– Какие аквалангисты? – махнул рукой Русаков, – в Узене – по колено, в прудах – спину видно. Где им плавать? Надо бреднем, а лучше неводом, сразу за один заход. Давай, дядя Гек, так мы его называем, – пояснил он Ибрагимовичу, – бери мой невод, людей и айда на «Росинку». Мы сейчас с товарищем тоже туда приедем.

Через полчаса, справившись с бутылкой, они появились на «Росинке», где среди деревьев стояло несколько щитовых домиков, и серебрился вытянутый змейкой прудок. Пахло жареным мясом и пылью, которая покрывала все вокруг, даже листья деревьев. Коснешься их, останется отпечаток – словно цементный, не отряхнешь.

До вечера старались мужики, осмотрели, казалось, все, в норы зачем – то руками тыкали: не крот же. Митрофанов, наоборот, еще в детстве не мог поместиться у бабушки в шкафу. Если только в медвежьей берлоге, но, слава Богу, крестился дядя Гек, они в степи не водятся, и старался больше всех. Уже сложили невод, высушили резиновые лодки, а он искал. И нашел Митрофанова, который спал в трубе водосброса, скрытый защитной решеткой.

– Что туда залез? – спросил обескураженного сторожа Русаков.

– Чай, Алексеич, от баб схоронился в водосбросе и уснул. Чего мне скрывать, как на духу. Сами знаете, какие у нас в степи бабы после водки и шашлыков – сайгачки прямо. Особенно та, по культуре. Помощника своего в третий домик загнала, чуть не развалили. А песни поет: «облака, белые лошадки…»

Больше других смеялся Ибрагимович, издавая непристойные звуки через сжатые толстые губы. Понравился ему Митрофанов: такие раньше в сторожках на Узене крестьян от набегов кочевников защищали.

– В «Росинке» есть все, чтобы удвоить поток денег: надо разводить здесь карпов, и начинать прямо сегодня. Люди надежные, – он хлопнул Митрофанова по богатырскому плечу, – воды полно, мальки предлагают десятки рыболовецких хозяйств. Бери – не хочу, любых возрастов. Фермерам некуда девать зерноотходы – лучших условий не найти. Пруд в отдалении, охраняется. А когда будет зарыблен, попрут рыбаки с удочками за тройную плату. И это будет только началом. Как вы мне объяснили, есть много высохших и брошенных прудов. Подадим в них воду, зарыбим – и миллионеры, черт бы его побрал. Ну, как, Николай Алексеевич?

– Я все время думал о твоем предложении и решил: будем начинать.

– Надо широким фронтом, сразу. Подберем для охраны, которая дорого не обойдется, физически здоровых бомжей. В развалившихся деревеньках, вероятно, еще остались дома, где можно жить. Поставим печки и, как вы говорите, айда…

– Хорошо на словах, на деле не все так просто, – согласился Русаков. – Но если захотел прыгнуть выше головы, порезвее разбегайся. И запомни: отвечать будешь за все ты.

– Я привык отвечать даже за то, чего не делал, – недвусмысленно ответил Ибрагимович. – Поставили меня, менеджера человеческих душ, на стройке инженером, и дом развалился, хорошо, никто не погиб. Я теперь к стройке ни на шаг, условным сроком отделался.

– Кто у нас из начальства раньше не сидел? И все за пустяки. Я сам чуть не загремел, когда сдал в металлолом водонапорные трубы. А лучше, они гнили бы в земле? В каждом хозяйстве руководители так делали, когда развалились системы регулярного орошения. Так что ты никого не удивишь своим условным сроком. Тут у нас один, и не подумаешь, что он такой хваткий парень, когда стоит, ручонки как суслик держит, сразу миллионером долларовым стал. Трубы в земле толстостенные, он у них сточил верхний слой и сошли за новые. Раз в десять больше взял, а мы – в металлолом, не докумекали сразу. Все, болтовней сыт не будешь, тем более пьян, риск есть, но цель достойная.

– Не сумлевайся, Николай Ляксеевич, я с рыбой давно, все ее повадки знаю, – поддержал дядя Гек.

– Он правду говорит, Ляксеевич, – у него жена носила в девках фамилию Рыбкина, и кличут ее вобла, – заржал Митрофанов, он, казалось, еще не проспался.

– Степь, ветер, горизонт, дорога, написал бы Блок, хотя я люблю больше Маяковского. Ощущаешь выпуклость земли, можно сразу догадаться, что она шар, правда, Анка?