Владимир Фомичев - Новые аргонавты. Хулиганская повесть о путешествии

– Дверь ломать?

Все, кроме царя, посмотрели на дверь. Петрович со вздохом отвернулся. Не такова была сия дверь, чтобы рассчитывать на ее легкотрудное отворение.

Прошло пару часов томительного ожидания. Не смотря на полуденную жару, в камере было холодно. Сначала холод пробирался под кожу, затем сковывал мышцы, а после вгрызался червем в кости, ломая человека изнутри. Фоант, съежившись, дремал на соломе, Филон бубнил молитву, Петрович маячил у окон, грея ладони в солнечных пятнах. Желтолицый Ли, обхватив голову руками, качался из стороны в сторону, сидя у двери по-турецки, и чему-то улыбался как безумный. Время в камере замерло совершенно.

Вдруг откуда-то сверху с хрустом вылетел камень размером с конскую голову. Камера в секунду заполнилась пылью. В образовавшемся проломе показалось счастливое улыбающееся лицо.

– Геракл!

– Гы!

Счастливый как школьник на Рождество громила, моргая от пыли, разглядывал оцепеневшую компанию узников. Затем лицо исчезло, а из дыры в потолке показалась здоровенная лапа с поднятым вверх большим пальцем. Петрович с трудом заставил себя не сказать вслух знаменитое «Ай’л би бэк» – сходство с красавцем Арни было сумасшедшим 7 7 Имеется в виду известная фраза из кинофильма «Терминатор», главную роль в котором сыграл А. Шварцнеггер (еще не губернатор Калифорнии). .

Через секунду рука также исчезла. Сверху произошла какая-то возня, послу чего любопытного от природы Ли чуть не пришибло парой других камней. В расширившийся проем мог свободно пройти взрослый человек с овцой на плечах. С потолка свесилась веревка с шишковатыми узлами по длине.

– Лифт, стало быть, подан. Пожалуйте, благородные паны, не воротите харь, – проворчал Филон, плюя на ладони. Учитывая вес монаха, задача подняться в дыру по веревке казалась не из легких…

Истинное, легендарное геройство отличается от работы спецназа одной важной деталью: оно никогда не бывает тщательно спланированным (это многое объясняет в связи с небольшой продолжительностью их жизни). Поэтому-то герои так любимы народом: они гораздо ближе к нему по образу действий, если не считать необходимости драться с трехглавыми чудищами палочками для суши и спасать прикованных к скале девственниц. На счет последних: у этого самого народа гораздо лучше получается их к скале приколачивать, чем спасать. Спасать кого-либо – это вообще не в народных традициях.

Радость от побега была недолгой. Все пятеро теперь стояли кружком в темном пропахшем мышами помещении, в которое с высоты в тридцать локтей пробивался мутный обтертый о стены луч. Все вокруг было завалено старыми прялками, оставшимися, по-видимому, от другой сказки. Именно на них-то и сверзился, провалившись сквозь крышу, неподражаемый Геракл. Всем желающим тут же был предъявлен проколотый случайным веретеном палец с обгрызенным ногтем. То ли чары злой колдуньи выдохлись, то ли на самодовольного жеребца они не действовали вовсе, но ни в какой волшебный сон он впадать явно не собирался и целовать его принцам не предлагал.

– Что ж ты, случайно на нас наткнулся? – любопытствовал, толкая прялку, Петрович.

– Ага.

– А зачем сразу наверх не полез? Чего пол-то начал ломать? – не унимался он, силясь разгадать чуждую ему логику (в этом смысле не был Обабков истинным сыном своего народа – тот бы сразу понял, что только так и было возможно сделать, не погружаясь в резоны).

Герой беспечно пожал могучими плечами, не прекращая кидать одну на другую прялки, сооружая из них шаткую спасительную пирамиду.

– Отрок! Ты глуп как бревно, но везуч как пьяный архиерей! – внес свою лепту в определение геройства Филон.

Незнакомое слово «архиерей» очень понравилось Гераклу, так что «глуп» он благополучно пропустил мимо ушей. Зато следующие четверть часа монаху пришлось растолковывать герою, что есть и чем славен «архиерей», где наилучшим образом проживает и как соотносится с армейской службой. Лучше всего тот понимал на примерах, а уж этого добра у Филона было навалом. Многое затем вошло в летопись, но нам пересказывать ее ни к чему.

А еще через четверть часа за всей компанией уже гнались разъяренные амазонки, паля по беглецам из костяных луков. Здесь же (в оригинале эта страница не сохранилась) Филон получил свое знаменитое ранение в ягодицу .

Сзади нагоняла верная смерть. Впереди маячил какой-то туристический портик и бледные статуи в увитых плющом нишах. Геракл, ныряя в тень, с грохотом уронил одну, отбив кудрявую голову с большегрудой нимфы. Ниша оказалась несоразмерной для утайки и герою пришлось бежать дальше.

– Господи, что же это?! – возопил Петрович, не приученный к военным маневрам.

В бытность свою, по плоскостопию будущий невольный аргонавт был комиссован, но как бы наполовину: вовсе от армии не отлученный, строевую службу рядовой Обабков проходил в строительстве. Окопы, блиндажи, дачи… Но уж никак, простите, не кровожадные фурии с копьями и луками, бывшие древнее его прабабок, а на сей злополучный момент – младше дочери Светланы, проживающей в Петрограде с мужем Ильей и чудными близнецами Гавриилом и Соней. Их лица явственно сейчас всплывали между зеленых пятен, пляшущих перед глазами у Петровича. Тоска надвигающейся гибели охватила его тисками. Не кстати подступила икота…

– Xa, xa, xa! – засмеялся Обабков, отдаваясь истерике. С миртового деревца в кадке взлетела перепуганная галка. – Застрелили меня из лука чертовы амазонки! Ик! Стрелою в грудь застрелили! Кого? Меня?! Ик! Мою бессмертную душу застрелили! 8 8 Перифраз: Л. Толстой, «Война и мир», реплика Пьера Безухова.

Теперь уже Петрович бежал врозь, понимая, что отбился от остальных. Перед взглядом его кувыркались ступени, колонны, вазы, фрески, коврики, деревца в кадках, стулья с парусиновым дном, высоченные в рост подсвечники. Дрянной павлин путался под ногами, раззявив клюв. Развешанное на просушку белье хлестало по лицу, облепляло плечи…

Кромешный ад творился вокруг убегающего Петровича, покуда он не ворвался в ослепительный свет, разведя крыльями руки – стремительный, сильный, непокоренный!

– Ах-ти! – вскричала прачка, роняя корзину на земь.

Прямо перед ее носом как куль с ботвой повалился перемотанный в простынях мужик, хватая руками воздух. Багровое лицо его коверкала мучительная гримаса. Был он немолод, хрипел, и, наверное, задыхался. Водопряха, статная лет сорока женщина, на удачу плеснула в него водой, надеясь, что как-нибудь обойдется.

И обошлось…

Петрович раскрыл глаза, прекратив хрипеть. Что-то больно давило в бок, а левая онемевшая рука была как чужая. Скоро стало понятно, что именно она и давит, вывернувшись под удивительным углом. И как только не сломалась – чудо. Небо над головой шелушилось вечерним золотом.