Николай Бирюков - Человек, упавший с балкона. Детектив, мистика, любовный роман

После скандала музыку выключили. Для фона включили телевизор. Несмотря на поздний час, шли какие-то новости.

Сашек и Кирилл перешли на «ты», обменялись личными и рабочими телефонами, пообещали друг другу «Помочь, если, что!» и «Дружить домами!». Потом, плюнув на соседей, снова включили музыку и еще немного потанцевали.

Тома дико хохотала, когда перепивший лишнего Сашек, глядя ей в грудь, назвал ее «Кирюха, друг!» и торжественно пригласил на свою свадьбу, перепутав ее футболку с водолазкой Кирилла. Кирилл не слышал Сашека, он в это время страстно и нежно целовался со Светланой. Потом свежеиспеченные друзья – Кир и Сашек долго обсуждали мужские удовольствия: баню, рыбалку, машины. Обсуждая немецкие удочки, плавно перешли к политике, от политики – к экономике: сошлись на том, что российское экономическое устройство должно быть другим. Каким оно должно быть, оба не знали, но, что другим – это точно!

Света и Тома им не мешали. Пока их мужчины сдруживались за рюмкой, они весело болтали за столом о чем-то своем, интимно-девичьем. Затем все долго обнимались в прихожей. Несколько раз возвращались выпить по «Сизим грамм на ход ноги!».

Веселую кампанию, около двух часов ночи, разогнал звонок диспетчера такси. Диспетчер в грубой форме заявила Кириллу, что по этому адресу такси больше подавать не будут и что неплохо бы оплатить все четыре ложных вызова. Когда Кирилл и Света садились в машину, Сашек, по пояс высунувшись из кухонного окна, проорал им вслед:

– Вы завтра еще приходите!!!

После чего, далеко нетрезвые Сашек и Томочка, страстно целуясь и обнимаясь, сначала вместе приняли душистую, пенную ванну, а потом проследовали к себе в спальню, наполненную возбуждающим благовонием красных маков. Сашка ждала сказочная ночь, полная страсти и доселе неизведанных его телом, любовных ласк.

…В этот раз я проснулся от холода и от того, что на меня кто-то смотрел. Я боялся открыть глаза – что хорошего может ждать человека в кромешной тьме? Но любопытство пересилило страх. Приоткрыв левый глаз, я, как и следовало, ничего не увидел. Открыл правый. Кромешная тьма. Только какие-то цветные пятна мелькали перед глазами. Кто на меня смотрит? Зомби? Существа из потустороннего мира? Злые колдуны? Кто? Дрожащей рукой я нащупал край кровати. Подполз к нему. Опустив руку, пощупал пол – пол был теплый. Почему же, все-таки, так холодно? До дрожи? Внезапно на меня дохнуло сквозняком – не сильно, едва заметно, но, для голой кожи чувствительно. Как будто что-то огромное, гигантское, неуклюжее и громоздкое, живущее в колючей вечной стыни и промерзшее, за время своего существования, до самых тайных глубин ужасной души, приблизилось ко мне, открыло чудовищную пасть, унизанную огромными, острыми, как бритва, ледяными полупрозрачными зубами и дыхнуло на меня свирепой стужей. Похожий озноб мы иногда испытываем на кладбищах, навещая дорогих нам покойных. Даже в самую беспощадную летнюю жару, когда кажется, что воздух стал плотным, вязким и жгучим, как растопленное жарким пламенем олово, пронесется вдруг такая ледяная волна среди горьких надгробий, уныло стоящих над мертвецами лежащими в черных могилах. Похолодеет душа. Забьется сердце в бессильной тоске. И захочется уйти поскорее из этого скорбного, тяжкого места, вечно напоминающего нам, живым, о бренности и неизбежности.

Вдруг я услышал звуки – что-то страшное шевелилось и возилось в темноте – мне показалось, что это ворочается покойник, устраиваясь поудобнее в своем тесном гробу. Тишина… Нет – снова! Как будто кто-то глухо постучал по деревяшке – конечно! – это мертвец, поворачиваясь на другой бок, задел истлевшими зелеными локтями стенки и крышку своей темной домовины!

Только полные идиоты лишены чувства страха!

Ну почему я не идиот!

В ужасе я закутался в одеяло! Через несколько минут мне стало нечем дышать. Приподняв краешек одеяла около рта, я сделал аккуратную дырочку, чтобы пустить к себе свежего воздуха. Вместе с воздухом под одеяло моментально пробрался страх. Когда же это кончится! Сколько мне еще здесь находиться! Сколько я спал? Я перевернулся на спину. Дышать под одеялом, лежа на спине, стало еще труднее. Я начал задыхаться. Хоть бы пятнышко света, маленькую свечечку! На минуту, на секунду! Крошечный огонек! Чтобы он осветил, развеял темноту, а вместе с ней и мои причудливые страхи! Телевизор бы включить! Телевизор бы своим бормотаньем и светом, как икона в церкви, разогнал бы этих страшных чудищ, пытающихся залезть в мой, уставший от страха, мозг!

Ну что такого может появиться в наглухо закрытой комнате? Никого и ничего здесь нет. Это обычный похмельный синдром – начал уговаривать меня мой же разум. Сколько раз ты вот так валялся дома в состоянии дикого похмелья? Сколько раз, в полудреме, тебе казалось, что в рисунках на обоях спрятаны какие-то знаки, лица, рожи, чудища, готовые своими грязными, волосатыми руками утащить тебя в жуткий потусторонний мир. Это скоро пройдет. Еще пару часов, и организм выгонит похмелье. Все встанет на свои места. Зато сколько дней здесь можно предаваться блаженной лени! Ничего не делать! Лежи, мечтай! Складывай строчки. Учи наизусть! Потом, дома, запишешь! Строчки!

Зачем я вспомнил о строчках!

Да ну их! От работы тоже надо отдых иметь! И тут началось! У меня такое бывает не часто. Вдохновение – это не что иное, как правильно рассчитанная тема и упорный труд над словом, нудная, рутинная работа. Иногда кажется, что легче выпилить фигурный чугунный забор маленьким надфилем, чем написать задуманное тобой стихотворение. Но бывает и так: сидишь над каким-нибудь четверостишием тупо, до потери смысла написанного, и вдруг, в три ночи впадаешь в странное состояние, в такое, в каком я оказался сейчас…

…Строчки и фразы вились в темном воздухе, липли к губам, просились на бумагу, на диктофон – куда угодно. Они хотели, чтоб их запомнили, записали, громко прочитали вслух, спели другим людям. Они шли неумолимым строем в психическую атаку, как белогвардейцы на Чапаева, но выхода для них не было – ровное поле, по которому они шли, резко обрывалось глубокой пропастью! И в эту пропасть солдаты-слова ссыпались, теряясь навсегда в глубокой кромешной тьме! Запомнить их мой измученный тишиной и темнотой мозг был не в состоянии. Каждую секунду, словно густой солнечный луч, вспыхивал новый образ, новый речевой оборот. Каждый казался сильным и ярким, как ядерный взрыв! Каждый был уникальным шедевром! Мне казалось, что у меня стонут мышцы, отслаивается мясо от костей, потому что и между мясом и костями, к головному мозгу, упрямо ползут поэтические строчки. И что эти строчки выкручивают и ломают мне пальцы и локти: «Запиши, запиши, запиши! Выучи, выучи, выучи!»