Александр Филиппов - Возврати его в преисподнюю. Сказка

Со стороны водителя-нотариуса дверца тоже хлопнула мягко.

На крыльце приезжих встречали.

По каменным, изрядно стёртым и отполированным годами тысячами ног сходил человек – лысый, худой, как-то весь вытянутый в длину, так, что ему приходилось склоняться перед собеседниками, неопределённого, «за семьдесят», возраста. Его лицо было лишено малейшей растительности – не благодаря тщательному бритью, а было безволосым изначально, похоже. Встречавший чем-то неуловимо походил на огромную, вставшую на дыбы, ящерицу. Точнее рептилию, облачённую в холщёвую, домотканую, что ли, рубаху и той же выделки штаны. Натянувшую на задние лапы для форсу ещё и козловой кожи сапожки.

Впрочем, несмотря на не слишком располагавшую внешность, человек этот растянул и без того почти безгубый рот в приветливой улыбке, в результате чего губы вовсе исчезли, а сходство с ящером только усилилось:

– А вот и гости дорогие, долгожданные… – степенно изрёк встречающий. – Альберт Евсеевич! А это?.. – глянул он вопросительно на нотариуса, одновременно протягивая руку Глебу Сергеевичу.

– Дымокуров. Наследник, – кратко отрекомендовал Рыбкин спутника. – Новый владелец усадьбы. Прошу, как говорится, любить и жаловать!

Человек в пояс поклонился Глебу Сергеевичу, произнёс с чувством:

– Пожалте, хозяин! Мы уж тут ждали-ждали… Все глаза проглядели! – и представился в свою очередь. – Еремей Горыныч. Управляющий усадьбой. По-нынешнему, здешний завхоз…

Дымокуров, смутившись таким приёмом, забормотал что-то старорежимное, приличествующее, по его понятиям, случаю:

– Ну, полноте, батенька! Какой я, право, барин? Самый что ни есть трудовой элемент. Государев служащий. Только в отставке.

– Ну, вот и познакомились, – с некоторым облегчением, удовлетворённо воскликнул нотариус. И демонстративно, подтянув рукав пиджака, глянул на золотой «Ролекс» на запястье. – Друзья! Время к вечеру. А нам ещё предстоит поработать, уладить кое-какие формальности!

Домоправитель умоляюще сложил на груди руки:

– Сперва отобедать извольте. У нас так принято, – опять поклонился он Глебу Сергеевичу, будто ожидая его подтверждения, – дорогих гостей с дороги – первым делом за стол!

На что Дымокуров, начиная осваиваться с ролью хозяина, кивнул благосклонно:

– И впрямь, Альберт Евсеевич! Пойдёмте, раз приглашают. С делами успеем управиться…

Изнутри дом больше всего походил на провинциальный краеведческий музей с экспозицией, воссоздающий быт помещичьей усадьбы девятнадцатого, а может быть, и восемнадцатого веков.

Медового цвета, натёртые мастикой полы, настеленные из едва ли не метровых в поперечнике досок, уложенных и пригнанных так монолитно, что щели между ними едва угадывались, и ни одна гигантская половица под ногой не скрипнула.

Потолки – высоченные, украшенные из алебастра, должно быть вылепленными финтифлюшками, с барельефами ангелочков, нимф, и прочих мифических существ. По центру потолков были прикреплены широченные, с автомобильное колесо, люстры. Некогда предназначенные для свечей, а теперь переделанные под электролампочки. Впрочем, и свечи в доме имелись. Стояли в оплывших стеарином подсвечниках на антикварных столах.

– С электричеством зимой бывают проблемы, – пояснил домоправитель. – Когда в непогоду провода рвутся. Мы ж на отшибе живём, пока починят…

Глеб Сергеевич с удовлетворением обозревал обитые матерчатыми, в мелкие цветочки, обоями стены, увешенные портретами надменных вельмож.

В центре, в золочёной раме, в натуральную, не иначе, величину, красовался портрет царственно восседавшей в кресле с высокой спинкой старухи с грубыми, властными чертами лица. В крупной по-мужицки руке бабка сжимала увесистую клюку с серебряным набалдашником.

– Хозяйка усадьбы, Василиса Митрофановна Мудрова, – пояснил, заметив заинтересованный взгляд Глеба Сергеевича, домоправитель.

Старуха с портрета смотрела на своего племянника, Дымокурова, сурово и пристально. Прямо душу ему своим взглядом выворачивала наизнанку.

Поёжившись, Глеб Сергеевич последовал дальше за провожатым.

Домоправитель показывал им покои, обращая внимание на мебель – тёмной полировки, с резным орнаментом, витиеватыми ножками, обитую зелёным сукном и вишнёвого оттенка бархатом. Слоноподобные, неподъёмной тяжести, напоминающие бронированные несгораемые сейфы, шифоньеры и платяные шкафы. «Горки», за толстыми, мутноватыми стёклами которых угадывались ряды того самого антиквариата, упомянутого в рассказе нотариуса – фарфоровые обеденные и чайные сервизы, хрустальные вазы, фужеры и золочёные рюмки, столовое серебро, шкатулочки с таинственным, наверняка столь же ценным и уникальным содержимым…

– На века строили, – нахваливал, словно торговец недвижимостью, домовладение нотариус. – Но без излишеств. Разных там биллиардных и зимних садов. Потому что понимали – все эти помещения отапливать предстоит. А у нас зима в году восемь месяцев…

Ступая вслед за домоправителем из комнаты в комнату, взирая на широченные, шестиспальные, не иначе, кровати с горами туго набитых подушек, отгороженные занавесями… э-э…, балдахинами, кажется, проходя мимо стеллажей, высоченных, уставленных от пола до потолка толстенными, переплетёнными в тиснёную золотом кожу, фолиантами, Глеб Сергеевич молчал подавленно. А в голове его металась только одна испуганно-радостная мысль: «Теперь всё это – моё!».

Прав был нотариус. За любую вещь из усадьбы – будь то предмет антикварной мебели, или безделушка с полок буфетов, книжка из библиотеки, вздумай Дымокуров их продать, можно было выручить деньги, позволяющие безбедно, не ограничивая себя особо в желаниях и потребностях, прожить целый месяц. А уж пенсионеру, чьи желания и потребности ограничены вполне естественными возрастными рамками – тем более.

Обеденный зал, куда в конце ознакомительной экскурсии по дому привёл гостей Еремей Горыныч, оказался просторным, с широченным столом, покрытым белоснежной, похрустывающей от крахмала по углам, скатертью. Судя по рядам стульев чёрного дерева – массивных, как и всё в имении, монументальных, с неудобными прямыми спинками, здесь одновременно могло бы усесться персон двадцать, не меньше.

– Глеб Сергеевич! Альберт Евсеевич! – любезно указал домоправитель на стулья ближе к торцу стола.

Дымокуров заметил, что кресло во главе – ещё более монументальное, с массивными подлокотниками, увенчанными оскаленными львиными мордами, осталось незанятым.

Этим, как рассудил Глеб Сергеевич, ему как бы ясно дали понять – он здесь пока не полноправный хозяин. А уважаемый, но всё-таки гость.

– Место матушки нашей. Василисы Митрофановны, – заметив мимолётный взгляд наследника и угадав его мысли, пояснил Еремей Горыныч, – ну и… – замялся он, – примета есть такая. Сорок дней место новопреставленной не занимать…