Леонид Богданов - Без социалистического реализма (рассказы)

-- А как насчет борща?

-- Борща? -- переспросил в тяжелом раздумии толстомордый. -- Нет, на этот раз обойдется без борща.

-- Никак не обойдется, -- заюлил Егор Егорович с профессиональной лакейской преданностью. -- Без борща никак невозможно. Это не Швеция, где нет борща. Не Нью Йорк-Америка. Это Москва.

-- Ладно, давайте борщ, -- толстомордый даже взгрустнул, видимо, думая о том, куда это только все влезет.

-- Значит, борщик желаете? Водочку тоже желаете?.. Борщ и водку, а остальное вы уж не хотите?

-- Нет, давайте все по списку.

-- Дорогой товарищ! -- просто запел Егор Егорович. -- Опять говорю вам, что это не Швеция, где нет борща. Это не Нью-Йорк-Америка, где тоже нет борща. Это СССР, Москва, где есть только борщ. Только борщ и более ничего!

Толстомордый замычал:

-- Э-э-э-э... -- и, раскрыв меню, тупо уставился в него.

-- Дорогой товарищ! -- продолжал петь Егор Егорович. -- Вы может быть еще не только в меню посмотрите? Может вы газету хотите прочесть?.. Надо все же понимать, что у нас одно пишется, а другое в действительности. Пишется сто двадцать одно блюдо, а есть один борщ. Борщ и больше ничего. Это не Швеция и не Нью-Йорк-Америка!..

Тут, конечно, толстомордый начал хамить, показывать на столы, за которыми сидели иностранцы, начал требовать того же. Двое других, сидевших за этим столом, стали тоже выражать возмущение, стали поддерживать требования толстомордого. И только один, четвертью гражданин, вдруг развеселился, начал тихонько хихикать и одобрительно посматривать на Егора Егоровича.

Чувствуя такую поддержку, Егор Егорович еще более вошел в раж, начал отвечать грубостью на хамство. А потом, когда скандал начал принимать чересчур громкие размеры, Егор Егорович попросил всех пройти в заднюю комнату и моргнул метр-д'отелю-полковнику. А в задней комнате, он сразу же доложил Ивану Потаповичу, мол, эти трое привыкли ездить по заграницам, привыкли заказывать там по двадцать блюд и поэтому, мол, теперь их не удовлетворяют найти достижения, не хотят борща.

-- Что же это вы, товарищи? -- начал отчитывать их Иван Потапович. -Что же это вы не понимаете, что это не заграница, что у нас все есть только на бумаге? Иностранцам мы, конечно, должны все давать, им надо очки втирать, а вы должны сознательность иметь! Если вы будете и дальше отказываться от борща, так подхвачу я вас всех четырех и повезу, куда следует!..

Справедливости ради, Егор Егорович, конечно, указал метр-д'отелю-полковнику, что один из четверки вел себя прилично.

-- Вот, -- сказал Егор Егорович. -- Этот товарищ, наверное, по заграницам не ездил, он и борщу рад!

И вдруг этот четвертый, такой тихоня, так приятно улыбавшийся Егору Егоровичу, захохотал и говорит:

-- Я всю свою жизнь по заграницам прожил. И вообще я американский дипломат и аккредитован при посольстве Соединенных Штатов в Москве.

Что было дальше, Егор Егорович не знает: он лишился чувств. Пришел он в себя на второй день в камере-одиночке.

Правда, Егор Егоровича Усышкина через пару дней признали невиновным и выпустили через два года. Помог ему выпутаться, главным образом, полковник Иван Потапович, который сам тоже поддался на провокацию ловкого и коварного американского шпиона и диверсанта.

А коварная провокация стала возможной больше всего вследствие попустительства толстомордого Героя Социалистического Труда. На первом же допросе он признался, что американец ему представился и сказал, что он не может найти свободного места, что толстомордый сам пригласил американца за свой стол и хотел показать ему, как обыкновенно едят в СССР. Ну, а потом он так увлекся процессом подбора блюд, что образ воображаемой мысленно кулебяки затмил образ сидящего рядом шпиона, диверсанта и провокатора.

Как бы там ни было, но, приняв иностранца за советского гражданина, Егор Егорович Усышкин пострадал, лишился прав на работу в ресторане "Интурист" и теперь, моя посуду на провонявшей кухне заводской столовки, часто проливает горькие слезы. И если вы думаете, что нет таких граждан, которые бы согласились, рискуя ошибиться и получить оплеуху, хватать за руку всех, кто мало-мальски похож на иностранца, то спросите Егора Егоровича.

-------

Quo vadis?

После выпускного бала, затянувшегося почти до утра, бывшие ученики, всем бывшим 10 "А" классом, пошли провожать Николая Артемьевича Косогорова, своего бывшего классного руководителя. Для бывших учеников в этот день окончилось все бывшее.

-- Друзья! -- говорил прочувственно Николай Артемьевич, обнимая огромный букет и шагая, окруженный со всех сторон нарядно одетыми юношами и девушками, в традиционных белых платьях. -- Друзья! Ваше будущее прекрасно, как этот начинающийся день! Теперь перед вами жизнь открыла широкие двери. Идите, дерзайте! Служите красоте, добру, справедливости!..

Николай Артемьевич почувствовал, как увлажнились его глаза. А вокруг были воодушевленные юные существа... Предрассветный воздух улиц был чист и свеж, как лица юношей и девушек. В палисадниках, скверах звонко и весело трелили пробудившиеся птицы. Все было прекрасно.

Правда, недалеко от дома Косогорова компанию обогнал громыхающий грузовик, доверху нагруженный мусором, и сразу же их обдало запахом гнили. Но компания завернула за угол и вскоре остановилась у дома Косогорова.

Когда настало время распрощаться с бывшими учениками, Николай Артемьевич Косогоров, пожимая всем по очереди руки, заглядывая в глаза, раздаривая напутственные слова, невольно подумал: "Какие они все дивные, пленительно юные... а я вот уже почти старик..."

И сделалось ему немножко горько и обидно. Но потом он тряхнул седой головой: "Был и я таким, как они! Да, был! Еще каким молодцом был!"

Продолжая мысленно себя успокаивать, Николай Артемьевич заметил, что, например, у Вадима Маслова и грудь куриная, и в восемнадцать лет он уже носит очки с толстыми стеклами. "А вот я в его годы!.. " Или вот еще Конев, парень -- богатырь, спортсмен! Но если припомнить, какой силач когда-то учился в одном классе с Николаем Артемьевичем, то сравнение будет не в пользу Конева. Да как же этого силача была фамилия? Горшков?.. Порошков?.. Что-то вроде этого ...

И захотелось Николаю Артемьевичу показать своим бывшим ученикам, что и он был тоже молод, что и он был румяный, мускулистый.

-- Друзья! -- сказал Николай Артемьевич. -- Хотите посмотреть, каким я выглядел в день, который я помню также, как и вы будете помнить этот сегодняшний день? У меня есть фотография моего класса. Вернее, как тогда называлось, -- группы, снятая в день окончания школы-семилетки. Тогда еще не было десятилеток. Это было... -- он подсчитал в уме: "Родился в 1911, окончил школу в четырнадцать лет..." -- Это было, друзья, в 1925 году. Подумать только, в двадцать пятом!