Константин Мелихан - Рассказы

Но этот случай, конечно, исключительный. А порядки у лесорубов были такие.

Полмесяца работаешь, а полмесяца пропиваешь то, что заработал.

Если не можешь пить полмесяца, то пьешь весь месяц.

А поскольку к концу месяца уже непонятно, на что пить, то пьешь уже непонятно, что.

Когда лесорубу нужно было куда-нибудь съездить, он выходил на просеку и махал бутылкой водки пролетавшему в небесах вертолету. Вертолет прерывал государственный рейс и за бутылку летел туда, куда нужно было лесорубу.

Ростом лесорубы уступали только дереву, кожа их напоминала его кору, правду они рубили с плеча, а речь их была – как сосновый деготь. Достаточно сказать, что слово «дерьмо» лесорубы не употребляли: оно считалось у них слишком мягким.

Как-то, рассказывал дядька, японцы купили у нас разрешение на вырубку одного гектара уссурийского леса.

Японский лесоруб – это такой крупный японский мужик, похожий на небольшого русского мальчика после желтухи. Японский лесоруб – весь в белом комбинезоне, в белых перчатках и, что самое смешное, в каске. Работает он, не вылезая из кабины, под звуки японского же джаза.

Кстати, дядька рассказывал, у них там один друг залез к этому японцу в кабину и попросил у него политического убежища. В связи с тяжелым материальным положением.

Японец тут же, не отходя от кабины, связался с японским консульством, и этот друг довольно быстро уехал в Страну восходящего солнца, отсидев предварительно солидный срок в одном из лагерей Страны заходящего солнца.

В Японии его спросили, кем бы он хотел стать. А поскольку он был водителем первого класса и только на тракторе отпахал тридцать лет, причем, на одном и том же, то он сказал, что хотел бы стать трактористом.

Ну, выдали ему трактор, он быстро нашёл кабину, залез в нее, но не знает, с чего начать, как сдвинуться хотя бы одним колесом. Говорит: «Нет ли у вас, японский городовой, другого трактора? Чтоб без этой электронной чепухи». Ну, дали ему другой трактор, более старый, – он опять говорит: «А нет ли у вас совсем старого? Чтоб с ручным переключением скоростей и чтоб рычаги изоляцией были обмотаны. И чтоб без экранов и кнопок. Я, – говорит, – водитель первого класса. Руками все могу, а пальцами – нет». Они говорят: «Есь один сякой трактор. Доисторисеский. Но он музея. Потомуся много-много денег ситоит. Давайте, – говорят, – мы вам лусе дадим хоросий-хоросий пенсия и отправим на заслузеный одых».

Ну, а тот японский лесоруб, рассказывал дядька, сидит в своей лесорубной машине весь в белом, как японский бог, и ни черта не делает, только на кнопки жмет.

А машина его, значит, к нашему дереву подползает, и выдвигаются из нее две такие железные лапы: одна берет дерево у самого корня, а другая – у самой кроны. Потом выдвигается пила и – вжик! – дерево спилено. Но пока стоит и не падает, куда бог послал, разгоняя во все стороны лесорубов.

И что ещё смешно – в процессе пиления выдвигается из машины дополнительная хреновина с полиэтиленовым пакетом. Все опилки туда ссыпаются, а она пакет тут же заклеивает и этикеточку налепляет.

Потом выдвигается другая хреновина и срезает все ветки. Причем за ней опять-таки идёт пакет, но уже покрупней, все ветки туда ссыпаются, пакет заклеивается, этикетка присобачивается.

Но самое смешное – это пень. Он получается такой низкий, что на него даже не присесть. Даже японскому лесорубу.

Но и при всем при этом вылезают из машины такие руки-крюки – цап этот пень! – рубит корни и вместе с ними в пакет. И опять – этикеточку.

Но и это не все. Этот многорукий дракон закапывает после себя, как воспитанная кошка, ямку и втыкает туда нежный саженец.

Я спросил у дядьки:

– А что, этот японец все делал в пакеты?

– Все, – сказал дядька. – Все продукты своей жизнедеятельности – в пакет с бирочкой. Ничего после себя на нашей земле не оставил.

Единственное, что он оставил – это машину в подарок. Ну, мужиков наших разобрало: «А все ли эта тварь распилить может?»

Оказалось – не все. На первом же ржавом рельсе она себе зубы и обломала.

То есть японская техника – ничто супротив русской смекалки!

И потом мужики наши работу свою любят: на кой им из-за этой восточной змеюки лишаться труда и зарплаты! Что ж это за железный товарищ, который заменяет труд ста человек, а пьет только бензин?!

А что поезд чуть не перевернулся, так это опять же из-за нее. Она же тот рельс все-таки прогрызла до половины!

Все мы вышли из леса, говорил дядька.

Умер он от давления. Его бревном придавило.

Мы не собираемся, не перезваниваемся, не переписываемся и не собираемся перезваниваться, переписываться и собираться. Но я слежу за жизнью моих однокашников, это совсем не трудно: главное – внимательно читать, слушать, смотреть.

Читаю как-то в газете заметку «Опять двойня!»: «Очередную двойню принесла Ольга Бороздина». Правда, потом мне сказали, что Бороздиных в России – до черта и более! Но я почему-то уверен, что это наша двойню принесла. Она и в школе-то была двоечницей!

А то как-то читаю: "А. Кудрявцев, генерал авиации, посетил американский авианосец «Эйзенхауэр». А на авианосце, думаю, наверняка не знают, что генерал авиаци вылетел из школы в седьмом классе!

Через год читаю в той же газете: «Грузчик Кудрявцев разбил голову кладовщику из-за ящика пива». Молодец, думаю! Высунулся из-за ящика и стукнул врага бутылкой по голове! Солдатская смекалка!

А то вот такое читаю: «Отечественная наука понесла тяжелую утрату, ушел навсегда из жизни выдающийся ученый Борис Иванов». И вдруг буквально через неделю или через год – по телевизору: «В красном углу – Иванов, мастер спорта по боксу». Ну, думаю, Борька поднялся! Правда, его по телевизору не узнать. Он худенький обычно был, в очках, мы его, собственно, за это и лупили, а тут морда раздутая, в пятнах. Может, думаю, с телевизором чего? Кнопки нажиимаю – ещё хуже: кровоподтеки пошли, нос по щекам размазался!

С Кирилловым – тоже интересно: в школе он отстающим был, а сейчас всех обогнал. Нашим сейчас всем по 30, а ему – 72.

С Зониным ещё интересней: утонул на рыбалке, стал тренером «Зенита», ещё раз утонул, но уже на охоте, уволился из «Зенита», выплыл, стал членом общества «Память» и свалил в Израиль.

А Аркаша Баршай, такое чувство, что заметает следы: он – то Бардшай, то Баркшай, то Барабаш, то вообще Бадхен. И имена меняет. Но профессия всегда одна и та же: музыкант.

Ира Березина – толкательница ядра. И в это можно поверить: помню, как она пыталась мне толкнуть ломаный магнитофон.

Но тут вдруг по радио демонстрируют балет «Лебединое озеро». Объявляют: «Одетта – Березина». Ну, в школе она всегда была одета. Один раз только ей в дневнике записали: «Пришла на физкультуру без одежды».