Крылов Владимир. - Чёрт красивый

Видимо поэт догадался – что здесь происходит; и уж было хотел выскочить из-под ватного одеяла, да Лизавета с подносом его удержала, и сама тоже под одеяло нырнула, да сразу вынырнула; коли дух перехватило.

А там на кухне Горький Алексей Максимович, хоть и старенький да тоже не промах, углядел он на подносе том что Лизавета мимо самого носа его пронесла: водочку, колбаску сырокопчёную, и хлеб Дарвинский – тонко порезанный. Зашевелились тогда усы у старого революционера словно у таракана в ожидании бури.

Но ничего сидит пока, случая, подходящего ожидает; чтобы уж наверняка, как в семнадцатом годе, авось да смениться власть – глядишь и водочка тогда ему достанется.

А эти трое в кроватке лежат, ни о чём не догадываются; и особенно Степан Никанорович на своей половинке – уж точно ни о чём даже не подразумевает, да лишь периодически ветры пускает в сторону заговорщиков.

— Пусть сильнее грянет буря!.. – не выдерживает у печки Горький.

— Нет!.. Нет!!! Только не это… — выкрикивает в отчаянии Пушкин.

Степан Никанорович, внезапно просыпается, с кровати соскочил и снова во двор галопом. Еле успела Лизавета одеяло Пушкину на голову натянуть. А Кукушкин вернулся, и сразу под одеяло нырнул, и теперь уже на другой бок перевернулся, а вместе с тем всё одеяло на себя закрутил. И вот лежат наши заговорщики голенькие – без одеяла вовсе, а Пушкин и рад радёхонек – что живой пока.

— Сейчас, сейчас… — шепчет ему Лизавета, — сейчас я дезодорант принесу… у нас где-то на сеновале со времён – СССР в корзинке завалялся. Мы попрыскаем и тогда возможно дышать сможем…

И пока она на сеновал ходила, тут то и подсуетился Алексей Максимович, огляделся убедившись, что никто особо не смотрит, подскочил он тогда к подносу, выхватил водочку и колбаску сырокопчёную, да и был таков. На улицу выскочил, и по снегу-по снегу, к себе в прошлое в Москву, на Малую Никитскую улицу, к рабочему столу. Вот ведь как захотелось поработать с бумагой, уединяясь с бутылкой над образом своего будущего бессмертного произведения.

«Главное, чтобы в этом начинании хватило горючего, ну хотя бы на несколько первых страниц, — думал про себя тогда Алексей Максимович, — А пока –в перёд! В перёд!»

И вот уже огородами напрямки сиганул великий усатый буревестник по зимнему полю, да так резво промчал по заячьему следу вдоль снежного заноса, в глубину зимнего безмолвия; мимо заснеженных сосен, мимо старого пня, мимо птах малых, спорхнувших от испуга перед босоногим стариком. А также, мимо серого волка; который было помчался следом за Горьким дабы отнять у писателя сырокопчёную колбаску, да не поспел; а ветер всё сильнее, и снегу всё больше, и мороз как нарочно всё нарочитей и нарочитей.

— Где это я!? — наконец спохватился Горький, когда поскользнулся, да покатился по замороженной глади лесной речки.

А вокруг тишина, а вокруг ни души, и только холод вокруг, и дыханье зимы. И вот уж ноги прихватило морозом, совсем заледенели не согнуть стало, и руки тоже замёрзли, рукавички то на резинке потерял дурачок пока бегал по лесу с бутылкой.

— Ага! — наконец то и вспомнил он про бутылку.

Коль радость всего одна осталась, хотел было её откупорить – да не тут-то, руки совсем отморозил, льдом они покрылись и лишь по стеклу скользят, а прихватить за пробку уже не могут. Правда не долго любовался последней своей надеждой Алексей Максимович, из последних сил перегрыз он бутылке горлышко, и начал хлебать до тех самых пор пока хлебалось ему. А потом потихоньку прижмурился.

Глава 23.

СРЕДСТВО ДЛЯ БОРЬБЫ С ПАРАЗИТАМИ.

Возвратилась Лизавета, смотрит – а вместо бутылки и колбасы на подносе – тазик стоит, и как в прошлый раз она его в холодильник пихнула, и сама не знает почему именно опять в холодильник – вероятно уже по привычке. А затем уж бросилась Пушкина выручать; правда вместо дезодоранта, по ошибке дихлофос прихватила – средство борьбы с клопами, тараканами и прочими паразитами, и сразу же начала прыскать Александру Сергеевичу в нос, что бы он наконец мог продышаться.

И тем не менее, всё обошлось; Пушкин даже не умер, разве что чихнул раз пятьдесят; а потом ещё сознание потерял; но всё-таки оклемался – видимо не такой уж он паразит оказался.

— Ну давайте! Давайте, в себя приходите! — прошептала ему Лизавета, уж, не надеясь, что выживет отравленный, и только в бок ему кулачком тычет, — Только … Тихонько…Тсс!..

А он сразу, как только сознание вернулось, ей на то отвечает:

— Не мужское мол дело – давать-то!.. Сама мол давай-ка!..

И вот уже инициативу перехватил, и сам начинает тыкать, правда не каждый раз попадает, ну да после такого отравления – и так сойдёт.

— Тсс!.. — снова ему Лизавета; и уже начинает давать.

Ну в целом, кое-что на этот раз у них получилось, описывать не буду поскольку не видел, ибо Лизавета свечку задула, но зато слышал: как на протяжении всего действия нет-нет, да и отметиться Степен Никанорович затяжным гудком, а ещё пыхтел Александр Сергеевич, да мурлыкала Лизавета Филипповна. Ну вот, пожалуй, и всё; так что в дальнейшем – боле менее удачно обошлось.

И вот уже прощаются у дверей по утру; да никак проститься не могут:

— Ну что, завтра придёте Александр Сергеевич? — спрашивает у поэта Лизавета.

— Приду! — отвечает ей Пушкин, — вы только Лизавета Филипповна мужа своего завтра не кормите, а то он нам снова устроит Варфоломеевскую ночь…

— Хорошо! — согласилась на то Лизавета, — Я его больше вообще кормить не буду.

— Вот и правильно, — одобрил её слова Пушкин, — Нечего добро на говно переводить…

Крепко он тогда поцеловал Лизавету Филипповну на прощание, а как только первый шаг в коридорчик сделал – так сразу же в глаз получил; снова грабли своё дело сделали. Долго ещё потом причитал Александр Сергеевич, прыгая от боли, и припоминая на память разные разудалые выражения; и она тоже потом долго ему обещала – что уберёт в конце то концов с крыльца эти паразитирующие грабли, или по крайней мере лампочку на крыльце вкрутит.

_______________

Правда насчёт граблей пообещать то пообещала, да всё равно не исполнила – позабыла, ну да чего её ругать то, всем известно, что такое память девичья, а вот на счёт мужа обещание, всё-ж таки выполнила; ибо категорически отказалась кормить его, хоть тот и усталый с работы вечером пришёл, а всё равно отказалась.

Выбежала она к нему, когда тот уже за столом сидел в ожидании каши кирзовой, закатав по обычаю рукава. Глянула на него, и говорит:

— Всё!.. Жрать в доме нечего!

— Ну раз нечего – значит нечего.

После чего лишь подмигнул супруге своей Кукушкиной, да и спать отправился.

Глава 24.

ОН НЕ ДОЛЖЕН ПРОСНУТЬСЯ.