Геннадий Синцов - Сюрпризы в круизе

Представитель пароходства повел Гвидонова в каюту. Хохлаткина, телевизионщики пошли следом. На борту Гвидонову отдал честь капитан теплохода. Он был при параде и сверкал как новогодняя елка. Камера впилась в бесстрастное лицо морского волка, которому по сценарию полагалось сказать Гвидонову:

— Добро пожаловать, миллионный пассажир!

И он сказал эту фразу: весомо, с достоинством. А потом они мирно зашагали к каюте первого класса. Каюта — хоть стой, хоть падай! Просторная, со всеми-всеми удобствами и двумя громадными кроватями.

— Мы с вами поплывем? — спросил Гвидонов у капитана.

Капитан стал красным и, если бы не микрофон под носом, он бы ответил по-другому.

— На флоте не говорят поплывет. Потому что плавает только…

— Ясно, капитан, — прервал его Павел Николаевич и повернулся к режиссеру. — Съемка закончена?

— Порядок!

— Тогда мы прощаемся. Всем привет! — И он направился к двери.

— Будете жить как князь! — мечтательно проговорила Хохлаткина.

Василий Гвидонов неожиданно и дурашливо хихикнул.

— Что с вами?

Гвидонов пояснил:

— Это, наверное, смешно, но если разобраться, я на самом деле князь.

— Это в каком смысле? — не своим голосом спросила Хохлаткина.

— Не знаю, как и сказать… В прямом смысле, наверное. Мой дед князь и он сейчас в Турции.

— Живой?

— Живой, мама говорила. И написала ему, что я в Турцию плыву.

— Опять плыву, — сказал, как ругнулся, капитан.

— Этого еще не хватало! — охнула Хохлаткина и, в вихре мыслей поймав крайнюю, спросила: — А почему, Гвидонов, ты об этом в анкете не написал?

— Дак в анкете про дедушек и не спрашивали, — простодушно ответил Гвидонов.

— Головотяпы! — упрек относился к сверхбдительным составителям анкеты. Неожиданно Хохлаткина успокоилась. — Я посоветуюсь с нужными людьми, и мы что-нибудь придумаем. Но ты, Гвидонов, молчок и — ни-ко-му!

— Это бардак! — неожиданно донеслось до каюты первого класса. — Мы костьми ляжем! Как один! За мной, товарищи!

— Что это? — удивился Гвидонов.

Хохлаткина вздохнула:

— Знала бы я… Это все из-за вас, княжеский осколок!

— Я-то здесь при чем?

— Съемки закончены. Пошли на свой теплоход.

И пока Хохлаткина, Гвидонов и капитан пробирались к выходу, с палубы доносился металлический рык старосты группы:

— Это вам не пляж! Встать! В колонну по двое — становись!

Когда Хохлаткина и Гвидонов подошли к трапу, они увидели с трапа белоснежного лайнера два одиноко торчащих чемодана, а чуть поодаль всю свою группу, понуро бредущую к неказистому суденышку…

Час спустя теплоходик, мелко подрагивая, отчалил от пирса и вырулил к выходу из бухты. Проплывали (нет, проходили) мимо красавца-лайнера. У доцента Волобуева и Василия Гвидонова, стоявших на палубе, отчего-то запершило в горле, когда они взглядом не могли подняться выше борта обманщика-лайнера. А тут еще теплоходик взял да и подал голос: да разве голос — тявкнул, как болонка.

— Ну и гудок, — обидевшись за маленький теплоход, печально сказал доцент. — Если бы я поднатужься, то смог бы гораздо громче.

И в который раз сам удивился буйству своей фантазии.

Воистину все познается в сравнении. Еще вчера, в порту, теплоход «Руслан» казался плюгавым, утлым суденышком, но прошла ночь — и не диво ли? — теплоход будто раздался в плечах и зримо прибавил в росте. Все, что держалось на плаву и время от времени появлялось справа и слева по борту, походило на морскую мелюзгу, которую пацаны расстреливают в электронном тире. И стал белее, похоже, «Руслан», отмытый за ночь морскими волнами. Но и это еще не все. Туристов поразило необъятное чрево теплохода. Когда первые пять групп исчезли в его внутренностях, то последней, шестой, подумалось, что матросы через какой-то донный люк сплавляют пассажиров на сушу. Ну никак пассажирская масса при самом богатом пространственном воображении не могла вместиться в данную кубатуру. Но вместилась. Расположилась. Кое-кто и с комфортом. Чудеса? Ничуть не бывало! Вспомните городской автобус. Часы «пик». Распахиваются двери и пробками от шампанского вылетают из салона честные труженики. Двадцать, пятьдесят, семьдесят человек… сто! По всем земным законам в автобусе должен сохраниться лишь водитель автобуса. Жалкие фантазии! В салоне только-только начинают уступать место гофрированным от давки инвалидам и беременным женщинам.

Василий Гвидонов устроился расчудесно. Слава те, на этот раз не соврали. Конечно, каюта была не та, что ему на минутку привиделась накануне, но… Почти все удобства и, если редко дышать, то здесь безвылазно можно просидеть хоть до Турции. Другие не могут. И потому они неприкаянными грешниками слоняются по палубе или, зазубрив расписание работы баров, круглосуточно с дамами и без дефилируют по малоалкогольным объектам.

Хохлаткина, с вечера навестив Гвидонова, наказала ему:

— Посторонних не подпускай. Надо бы на дверях череп с костями нарисовать.

— Это еще зачем?

— Мы эту каюту приспособим под штаб.

— А я?

— А ты будешь ее сторожить. Не «нокай», пожалуйста, и не строй из себя миллионного пассажира. Если бы не я, то еще неизвестно, попал ли ты бы на этот круиз.

— Ну это еще как сказать…

— А тут и говорить нечего… — Поднаторевшая на службе в словоблудии, отрезала Хохлаткина. — Вспомни-ка турецкого деда? Кстати, а ты не турок?

— Пока нет, — насупился Гвидонов. — По паспорту русский.

— Это мы уточним, — многозначительно пообещала Хохлаткина и удалилась.

Утром Гвидонова разбудил стук в дверь. Он слетел с кровати и натянул спортивное трико.

— Долго я еще буду под дверью стоять? — голосом жены поинтересовалась Хохлаткина.

— А я никого не жду.

За дверью задумались. Потом Хохлаткина не удивленно, но с надеждой спросила:

— Гвидонов, и ты с бабой? О, кобелиное племя!

— Это мое личное дело.

— Ха! — удивилась Хохлаткина. — Я сейчас Африкана Салютовича позову. Он быстро разъяснит, можно ли в коллективе заниматься развратом.

Гвидонов распахнул дверь. Хохлаткина зачем-то понюхала воздух и лишь потом шагнула в каюту.

— Плохи твои дела, Гвидонов, — И заглядывая под кровать, наклонилась, чтобы не вставать на четвереньки.

— В каком смысле?

— С дедом твоим плохо.

— Помер, что ли?

— Не знаем, не знаем. Напиши-ка, Гвидонов, объяснительную записку.

— С какой стати?

— А ты подумай, с какой.

— Я, что ли, своего деда сделал?

— Не артачься. Мы пока не знаем, кто сделал твоего деда, но объяснительную придется написать.

— Что объяснять то?

— Объясни, что так, мол, и так, а я, извините, княжеским внуком уродился и скрыл этот позорный факт от соответствующих инстанций.