Кирилл Веселаго - Призрак оперы N-ска

— Але… Да, привет! Рад тебя слышать, родной мой! Как долетел?.. — («Абдулла!» — зажав рукой трубку и выпучив глаза, шепнул он Залупилову).

— Да… Ага… Молодец; рад за тебя… Я-то? Да нормально, спасибо! Вот, уединился от всех, «Хаджи-Мурата» почитываю; хочу поярче, порельефнее образ Старого Акына в нашем детище вылепить, так сказать… Вот, погружаюсь в материал; скоро, как вырвусь, в горы на пару деньков поеду: меня друг один обещал со старейшинами познакомить… Да. Да. Спасибо, Дулик; спасибо, родной; молодец, что позвонил… Еще раз поздравляю — отдыхай, милый… Пока! Пока… — и Драчулос опустил трубку на рычаг.

— Ну, че говорил? — поинтересовался Залупилов.

— Из Танзании только что прилетел — большой успех, говорит… Жалуется, что устал… сука!

— Ничего, скоро отдохнет… Как следует отдохнет! — И, рассмеявшись, друзья выпили еще по одной, откупорив свежую бутыль, которую Стакакки достал из бара во время разговора с Бесноватым.

Они заснули далеко за полночь, на одной кровати — не раздевшись и крепко обнявшись.

…Громко вскрикнув, Абдулла Урюкович проснулся. Оглянувшись по сторонам и немного придя в чувство, он обнаружил себя сидящим за столом в своем кресле; больше в кабинете никого не было. Ужасно болела голова; открыв ящик стола, он достал длинную белую сигаретку и закурил. Стало легче, головная боль резко пошла на убыль; но что-то все-таки беспокоило выдающегося музыканта. Он вдруг обратил внимание, что стоявший у противоположной стены телевизор был включен; центральное телевидение транслировало передачу, посвященную баритону Белову, недавно уволенному из Дзержинки по личному распоряжению Бесноватого.

«Vendetta!.. Ah vieni, affrettati, rinascerò per te!.. Vendetta!.. Ah vieni, affrettati, rinascerò per te!..» — распевал Белов на какой-то незнакомый мотив, потрясая шпагой с экрана (с дерзким и наглым вызовом, как показалось Бесноватому, глядя прямо ему в глаза). Застонав, Абдулла пошарил вокруг себя в поисках дистанционного управления, но не нашел. «Эта партия, спетая Беловым впервые на сцене „Метрополитен-Опера“, принесла баритону поистине всемирную славу!..» — щебетала тем временем журналистка в телевизоре. Бесноватый тяжело поднялся, едва не споткнувшись о два тома партитуры «Китежа», почему-то валявшихся подле стола, подошел к телевизору и злобно выключил его. За спиной маэстро раздался легкий сардонический смешок; обернувшись, он увидел сидящего на столе огромного рыжего кота, почему-то облаченного в цилиндр и галстук-бабочку.

— Па-ашел во-о-о-он!!! — побагровев всеми прыщами, страшно заорал Абдулла.

— Дулик, ты чего? Ты же сам просил меня зайти в это время…

На звук голоса Бесноватый повернулся к двери, и его взору представился тенор Драчулос, в недоумении и испуге остановившийся на пороге.

— Стакакки!.. Ой, друг мой, извини!.. — Увидев, наконец, вполне реальный персонаж, Абдулла почувствовал огромное облегчение и радость. — Это я не на тебя… Тут… это… таракан такой огромный сидел… — (дирижер покосился на стол: кот исчез). — А я, знаешь, просто одного их вида не выношу… Да ты заходи!

— А я-то думаю… Не бережешь ты себя! — обеспокоенно заговорил Драчулос, затворяя за собой дверь. — Ты так много работаешь, Дулик: нервничаешь очень — хотя, честно признаться, я и сам тварей этих терпеть не могу! — Драчулос присел возле стола.

— Ну, как репетиции идут? — поинтересовался Абдулла.

— Хорошо; знаешь — мне нравится!.. — воодушевленно сообщил Стакакки. — Я уже даже волноваться перестал: что-то мне вот внутри подсказывает — получится вещь!.. Ха… — уже другим тоном заговорил Драчулос, — а кто это тут у тебя водку стаканами глушил? — И Абдулла увидел, как тенор принюхивается к стоявшему на столе стакану с остатками жидкости.

— Да… — неопределенно промямлил Бесноватый. — Я же только приехал, знаешь; эти шакалы небось тут без меня пировали.

— Ну, так нельзя! — озаботился Стакакки. — Ты уж больно их распустил, Дулик! Вот, кстати, эта старая дура, Фира: тут иду как-то, смотрю — что-то не то в расписании. Пригляделся — так оно и есть: спутала две разные недели, идиотка!.. У людей не те классы, не те уроки, не те часы на сцене выписаны. Я туда-сюда — нет ее; пришлось самому сесть и все быстро переписать… Журналы все у нее в столе закрыты — хорошо, на память все помню!..

— Ты у нас гений, Стакакки! — размякнув, приветливо сказал Бесноватый. — Ты у меня главным будешь… Да ты уже прямо сейчас можешь, как начальник, курировать их! Я всех этих шакалов уволю, только скажи! Всех, к шайтанам!..

— Нет, Дулик: всех увольнять не будем… Например, Юрьев: дело знает, исполнительный; куда не надо, не суется… А что это ты куришь, кстати? — потянув носом воздух, спросил Стакакки, — запах какой-то странный…

— Да не знаю… — Абдулла сунул окурок в пепельницу, — Бустос подарил… Сказал, особенные какие-то — шик, в общем… — Бесноватый вдруг заметил, что в пепельнице, куда он пихнул свой чинарик, лежала недокуренная папироса; никогда в жизни он папирос не курил.

— Ты, это, Стаканчик… выпить чего-нибудь хочешь? — нерешительно спросил Абдулла.

— Хе, почему и нет? Давай, кирнем! — бодро согласился Драчулос.

Бесноватый достал из бара бутылку виски и два хрустальных стакана; Стакакки ловко разлил.

— Сейчас, Стакакки, — я только переоденусь! А то с дороги, весь мокрый до сих пор… — и Абдулла зашел в маленькую смежную комнату, служившую при кабинете чем-то вроде гардеробной.

Как только Бесноватый скрылся за дверью, Стаккаки быстренько рванул первый стакан в одиночестве — как говорится, «для разминки». Когда же он вознамерился налить себе вновь, то обнаружил на столе небольшого и симпатичного чертенка в берете и с моноклем: тот, стоя рядом с бутылкой и обнимая ее, приветливо хихикнул тенору.

— А ну, пошел на хер отсюда! — беззлобно сказал Драчулос, ничуть не удивившись. Нашарив левой рукой в разрезе рубашки массивный нательный крест, Стакакки Драчулос правой перекрестил нежданного гостя; бесенок жалобно взвизгнул и исчез. «Ну вот, никаких тебе галлюцинаций; мозги на месте, обычный черт!» — с облегчением подумал Стакакки и снова наполнил свой стакан.

…Акакий Мокеевич Пустов, Моисей Геронтович Шкалик, композиторы Тайманский, Шинкар и Кошмар, критикесса Поддых-Заде, а также критик Шавккель попивали чаек в кабинете председателя N-ского союза христианских творцов консонансов. Точнее говоря, чай пили лишь Шкалик, Тайманский, Шавккель да сам Пустов — все же остальные при этом почтительно присутствовали — причем, из-за дефицита посадочных мест в кабинете, стоя.