Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

Таня ушла. Иван Петрович снова вернулся к химии, но Алеша, как всегда, задал ему категорический вопрос:

— По твоим расчетам выходит, что у нас ничего не выйдет?

Иван Петрович остановился. В его глазах на мгновение мелькнул испуг, потом он словно протрезвел и уже совсем другим тоном, миролюбиво переспросил:

— Не выйдет? Я этого не говорил, и ты мне, пожалуйста, такое не приписывай… Пожалуйста, не приписывай… У меня своих выговоров хватает.

Выговор у Ивана Петровича только один, правда, строгий и, так сказать, необычного происхождения — Иван Петрович получил его от Центрального Комитета. Я не знаю точной формулировки, но Алеша рассказывал, что в ней есть такие слова, как «бюрократический стиль руководства», «злоупотребление властью», «административные перегибы».

Вместе с выговором Иван Петрович навсегда покинул большой город на Волге, где много лет был секретарем обкома, и начал обживать свою четырехкомнатную квартиру на улице Горького, которая все эти годы стояла пустой.

В Москве Ивана Петровича назначили заместителем министра. Но это его вдвойне не устроило: во-первых, он был заместитель, а не министр, а во-вторых, не союзного министерства, а республиканского.

Именно в это время и познакомилась я с деверем поближе. Тогда он еще не был таким суетливым говоруном — ходил медленно, не говорил — произносил, не бранился, а загадочно усмехался.

Однажды после крутого разговора с министром Иван Петрович поторопился подать заявление о невозможности совместной работы.

Иван Петрович был уверен, что его вызовут, попросят забрать заявление, — он очень хотел этого.

Вечером он сидел с Алешей, и я слышала, как несколько раз произнес:

— Я им продиктую условия. Скажу — или так, или уж позвольте решать мне самому…

Но его не вызывали, не уговаривали, и Иван Петрович очутился в каком-то главном управлении, но не начальником, а заместителем, оттуда он перекочевал в трест и опять заместителем.

Поняв, очевидно, что он теперь попал, как он сам говорил, «в третий эшелон», Иван Петрович начал развивать свою «теорию заместителей».

— Первое лицо больше для президиумов собраний предназначено. Знаю, сам сиживал. До того от этого почета обалдел, что однажды, сидя в театре на представлении какой-то пьески из современной колхозной жизни, вдруг подумал: «А почему, собственно, я в зале сижу, а не на сцене?» В каждом деле главное — заместитель. Если хотите, это даже удобно — в тени меньше потеешь.

Но и в тресте Иван Петрович задержался ненадолго.

Как-то Алеша сказал:

— А я и не знал, что Иван кандидат наук!

— Каких наук? — спросила я.

— Кажется, экономических…

— Когда же он успел?

— Говорит, когда в обкоме работал;

— Ну и что?

— Ничего… Звонил сегодня. Ухожу, говорит, на научную работу…

Сейчас Иван Петрович заместитель заведующего сектором научно-исследовательского института.

Нельзя сказать, что Иван Петрович наш частый гость, но раза два в месяц он к Алеше все же заходит. Мы у него дома были один лишь раз, вскоре после его возвращения с берегов Волги. По странной привычке Иван Петрович везде появляется один, без жены. Даже в театр Иван Петрович жену не берет. Поэтому я его супругу видела только однажды, когда была у них. Она маленькая, худенькая, совсем не под стать ему — высокому, представительному, все еще красивому. Я не знаю, что было в ее глазах, когда мы появились, — недоумение, удивление, но радости не было, это я увидела сразу.

Когда мы пришли, на ней было очень миленькое серенькое платье из мягкой шерсти. Оно шло к ней, молодило ее. Она извинилась за свой наряд, ушла и появилась в длинном платье из парчи. По голубому полю были раскиданы большие красные розы. В ушах светились золотые серьги с крупными изумрудами. На плечах лежал белоснежный пуховый шарф. Я в своем черном шерстяном платье сразу превратилась в Золушку.

Пока мы сидели за столом, Мария Захаровна все время молчала, только несколько раз равнодушно повторила:

— Кушайте, пожалуйста.

Иван Петрович обращался больше к Алеше. Жене он ничего не говорил. Он протягивал руку, и она, точно угадывая его желание, подавала ему графин с водкой, тарелку с ветчиной, горчицу.

Их слаженная, четкая работа чем-то напоминала мне операционную: там сестра с таким же пониманием и так же точно подает хирургу инструменты.

Мария Захаровна ошиблась только раз. Она подала кетовую икру, Иван Петрович нахмурился и сказал:

— Я просил маслины!

Мария Захаровна подала маслины и рукавом опрокинула фужер с красным вином. Иван Петрович ничего не сказал, он даже улыбнулся, но ничего хорошего Марии Захаровне эта улыбка, видно, не предвещала, и хозяйка совсем сникла, даже забыла повторять: «Кушайте, пожалуйста». После обеда брат увел Алешу к себе в комнату:

— Пойдем в кабинет, поговорим…

Мария Захаровна долго молчала, да и я, признаться, вела себя не слишком учтиво, сказав сразу после ухода мужчин: «Не пора ли нам домой?»

И вдруг она посмотрела на меня исподлобья и без тени улыбки, совершенно серьезно заявила:

— А вы знаете, сейчас очень много хоронят живых…

От столь неожиданного сообщения я растерялась:

— Не может быть… Зачем?.. Кому это надо?

— Никому не надо, — сурово отрезала моя собеседница. — Ошибка… Медицинская ошибка.

— Что вы, — попробовала я вступиться за врачей, но Мария Захаровна даже обиделась.

— Не верите? Не дай бог вам самой попасть к нашим невеждам. Сейчас многие от переутомления, от разных неприятностей впадают в летаргический сон, а наши врачи не могут, а скорее всего, не хотят разобраться…

К счастью, в столовую вошли Иван Петрович с Алешей и высокий, плечистый парень, очень похожий на Ивана Петровича, с такими же сросшимися бровями. Он с любопытством глянул на меня, а на мать даже не посмотрел, словно ее тут не было. А она вскочила, жалко заулыбалась:

— Садись, Костенька, голодный, наверное…

Иван Петрович с горячностью сказал:

— Ну вот и потомство мое явилось. Познакомься, Костя, это твои дядя Алеша и тетя Лида…

Тогда я, конечно, не могла предполагать, что с моим племянником по мужу Константином Шебалиным мне придется встречаться в обстановке отнюдь не семейной и вопросы решать далеко не родственные…

Когда меня избрали секретарем райкома партии, Иван Петрович резко изменил свое отношение ко мне. Я всем своим существом почувствовала, что он меня не просто не любит — ненавидит. Внешне он стал любезнее, внимательнее. Однажды — раньше с ним такого никогда не случалось — пришел к нам с букетом цветов. Он старался показаться веселым, добрым, а глаза у него были злые. Он подал мне букет и сказал:

— Нашему вождю и учителю в районном масштабе.