Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2

В нашем городе жизнь улыбается
Прощелыгам одним да ворам;
Что ни шаг — то душа возмущается,
Как пойдешь по уездным дворам.

В нашем городе жизнь улыбается
Всем, кто в городе только живет,
И невольно слеза проливается,
Если ступишь ногой из ворот.

Мостовой крыта площадь базарная,
Тротуар, как картинка на вид,
Аккуратна команда пожарная,
В фонарях керосин здесь горит.

Здесь начальство гнушается взятками,
И привычки такие давно
Называют привычками гадкими:
«Брать-де стыдно теперь и грешно».

Городничий у нас… городничего
Мы такого не сыщем нигде
(Не всегда лишь умеют постичь его) —
Он любому поможет в беде.

Наш исправник без всякого норова,
Ведь хмельного и в рот не берет,
А поймает он вора которого —
То его со слезами дерет.

Наш судья же не тронет и волоса,
Если видит, что прав человек,
И в статейках издания «Голоса»
Одобряет он нынешний век.

Сплетни, пьянство, с семейством баталии —
Их не знает у нас гражданин;
Здесь у женщин высокие талии
И высокая честь у мужчин.

В нашем городе жизнь улыбается
Всем, кто в городе только живет.
И невольно слеза проливается,
Если ступишь ногой из ворот.

Я, обожая панну Лизу,
Меж двух огней попал, как в ад:
Любовь — влечет меня на мызу,
Долг службы — тянет на парад.

О панна! вы меня зовете,
Я — подлетел бы к вам к крыльцу,
Но — служба ждет… (Фельдфебель, роте
Вели сбираться на плацу.)

Любовью вся душа объята,
В груди, как в бане, горячо.
(Команды слушайся, ребята!
Равняйся! смирно! на пле-чо!)

Дождусь ли с панной встречи новой!
Как сабля, блещет панны взгляд!..
(Штык на себя, эй ты, фланговый!
Зарубкин! подтяни приклад!)

Она теперь, наверно, дома
И приготовила мне грог…
(Учебным шагом в три приема!
Носок вытягивать, носок!)

От нежных ласк ее тупею,
Готов ягненком кротким лечь!..
(Пучков! не чистил портупею!
За это буду больно сечь!)

Любовь и — подчиненье старшим!..
Нет, долг служебный верх берет!
(Равняйся! смирно! скорым маршем!
Глаза направо! грудь вперед!)

Довольно! Вижу я в окошке,
Платком мне панна машет там!
(Ребята, вольно! ружья в сошки
И расходитесь по домам.)

Жизнь наша вроде плац-парада;
И в зной, и в холод на ветру
Маршировать тем плацем надо,
Как на инспекторском смотру.

Как рекрут, выучись смиряться,
Но забегать не хлопочи:
Похвалят — крикни: «рад стараться!»
А не похвалят — промолчи.

Тебе прикажут — делай дело!
Терпи — вот лучший твой паек,
А в остальное время смело
Носок вытягивай, носок!..

Лет… неизвестных он лет.
Ясный как день, напомаженный,
Ходит счастливый поэт,
Словно амур переряженный;
Смотрит на всех свысока…
Барышни лет сорока
Шлют ему с краской девической
Вздохи любви платонической.

Кудри отбросив назад,
В песне искусственно пламенной
В каждой гостиной он рад
Бросить свой стих отчеканенный,
Нежа и сердце, и слух
Пудрой затертых старух,
Фатов, без дела скучающих,
И старичков отцветающих.

Льется блестящий каскад,
Звуки холодные, лживые…
Блеском подобным горят
Все бриллианты фальшивые.
В зале молчанье царит,
Только поэт говорит,
Как он однажды в Неаполе
С нимфой беседовал на́ поле…

Чуждый житейских тревог,
Бредит он небом Италии,
В песне не скажет — сапог,
Скажет, наверно, — сандалии.
В Рим переносит нас он:
Образы римских матрон,
Лес кипарисный и тополи…
Все мы неистово топали —

В зале, когда он читал
Стансы свои вдохновенные.
Даже, я сам замечал,
Лысины очень почтенные,
В сани влезая с крыльца,
Вслух поощряли певца:
Скрыть не могли одобрения
После публичного чтения.

Кончен парадный обед…
Общество всё дожидается…
Вот наконец сам поэт
Из-за стола поднимается,
Сделал классический жест
(Публика больше не ест)
И с грациозной свободою
Вдруг разрешается одою.

Жалок отпетый творец…
В прессе над ним насмехаются,
Но не робеет певец:
Им и теперь увлекаются —
Барышни лет сорока,
Два-три седых старика…
И меж своими знакомыми
Он осаждаем альбомами.

Мир — это шайка мародеров,
Где что ни шаг, то лжец иль тать:
Мне одному такой дан норов,
Чтоб эту сволочь усмирять.

Не буду петь я: mia cara! [38]
«Ночной зефир струит эфир»,
Но, как гроза, как божья кара,
Заставлю дрогнуть целый мир.

Во все трактиры, рестораны,
Как зоркий страж, начну ходить,
Для вас, общественные раны,
Я буду пластырем служить.

Во всех приказных, бравших взятки
(Подогревая в сердце злость),
Во всех, кто грубы, грязны, гадки,
Мой стих вопьется, словно гвоздь.

Рысак ли бешеный промчится,
Спадет ли с здания кирпич,
Хожалый вздумает напиться —
Я буду всех разить, как бич,
И стану сам себе дивиться.

Людей сдержу я, как уздой,
И буду в жизненном потоке
Для них живой сковородой,
Где станут жариться пороки.

Мне жаль тебя, несчастный брат!..
Тяжел твой крест — всей жизни ноша.
Не предложу тебе я гроша,
Но плакать, плакать буду рад.

Пусть возбуждают жалость в мире
Твои лохмотья, чахлый вид —
Тебе угла не дам в квартире,
Но плакать буду хоть навзрыд.

Ходи босой в мороз и слякоть,
Я корки хлеба не подам,
Но о тебе в альбомах дам
Я стану плакать, плакать, плакать!..

Тихий вечер навевает
Грезы наяву,
Соловей не умолкает…
Вот я чем живу.
Месяц льет потоки света…
Сел я на траву,—
Огоньки сверкают где-то…
Вот я чем живу.
В летний день, в затишьи сада,
Милую зову,
Поджидаю в поле стадо…
Вот я чем живу.
Лаской девы ненаглядной,
Rendez-vous [39]во рву,
Видом бабочки нарядной —
Вот я чем живу.
Я срываю шишки с ели,
Незабудки рву
И пою, пою без цели…
Вот я чем живу.