Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2

Подвезу». Присел парнишка.
«Что в котомке ты несешь?»
— «Две рубашки в ней да книжка.
Я иду учиться». — «Что ж,

Будешь писарем, быть может».
— «Поучившись шесть-семь лет,
Попаду, коль бог поможет,
Даже в университет».

«Что-о? Как? В университете
Хочешь быть ты, мальчуган?..
Вот о чем мечтают дети
Добрых наших поселян!..

Боже, это уже слишком!..
У меня зудит рука…
Помогать таким мальчишкам
Не хочу… Прочь с облучка

И ступай пешком… Проселки
Каковы у нас?.. Разврат!..
Погоняй, ямщик! Хоть волки
Пусть его здесь заедят».

Во поле березынька стояла,
Во поле кудрявая стонала:
«Некому кудрявой защитити,
Не к кому прибегнуть мне к защите;
Вновь на каждом листике березы
Выступают, словно жемчуг, слезы
От беды — невзгоды неминучей,
И опять зовут меня „плакучей“.
Тошно мне! Настали дни иные.
Публицисты — люди озорные,
Соблазнившись строгостью острогов,
Уськают российских педагогов
И, назад указывая путь им,
Голосят: „Вернитесь снова к прутьям,
Прибегайте — и почаще — к розгам:
Только розги могут детским мозгом
Управлять, как руль, в житейском море,—
А не то с детьми вам будет горе.
Им нужна „березовая каша“;
Эта каша — мать родная наша…
Вырубайте же березки по проселкам
И детей порите с чувством, с толком,
С расстановкою, приличной делу:
Всё, что больно молодому телу,
То смиряет детский ум строптивый,
Так что мальчик резвый и ленивый,
Только из боязни жгучей боли,
Даст зарок не баловаться боле“».

Так береза во поле стонала
И, роняя слезы, причитала;
Смысл речей был жалобен и горек,
А Суворин, в руку взяв топорик,
Подрубал «плакучие» березки
И, отправив в собственной повозке
В город их, в своей конторе даже
Выставил для розничной продажи.

О Незнакомец! Вы учеников-птенцов
Сечь предлагаете с развязностью привычной
И пользы ждете необычной
От розог и от их классических рубцов.
О Незнакомец! Вам поэму в сотню тысяч
Строк посвящу… Да что! Поэма — вздор…
Я с удовольствием готов бы был вас высечь…
Из мрамора, когда б я был скульпто́р.

Имея пломбу от Европы,
Нетрудно гением прослыть;
Всегда найдутся остолопы,
Чтоб приговор такой скрепить.

«Он человек великий!» — часто
Мы слышим их табунный крик.
Глупцы решили так, и — баста!
Он потому для них велик,

Что, на колени ставши, снизу
Вверх на него они глядят,
Но если рабскому капризу
Они служить не захотят,

То, вставши на ноги и просто
Взглянув, узнают в миг один,
Что незначительного роста
Их изумлявший господин.

Теперь же обратили в идол
Они его, плетут венки,—
Но аттестат единый выдал
Им, верно, сам он: «Дураки!»

Мы, люди старого закала,
Смотря, как мир идет вперед,
Скорбим и сетуем немало,
Что обновился жизни ход,
Что изменились люди, нравы,
Черты нет прежней ни одной,—
Но в этом мы, друзья, не правы:
Всё тот же он, наш край родной.

Как старовер журнальной лиги,
Смотрю кругом я без забот:
У жизни, как у старой книги,
Лишь обновился переплет.
Под неизменным зодиаком
Живет и дышит божья тварь,
И под блестящим, новым лаком
Еще сквозит родная старь.

В столицах и в глуши уезда
Всё те же блага старины,
Лишь не с парадного подъезда,
А с заднего крыльца должны
Мы в бытовые наши гнезда
Вступать в родимой стороне,
Где все мы рано или поздно
Вернемся к прошлому вполне.

Прогресса ширмы лишь для виду
Скрывают наш старинный быт,
Но он не даст себя в обиду,
За дело предков постоит,
Не променяет идеала,
Которому служил века,
И — поскобливши либерала,
Мы в нем найдем крепостника.

Держась за старые порядки,
Мы противу рожна не прем;
Где нужно, предлагаем взятки,
Где можно, сами их берем;
Не отрицая просвещенья,
Имеем в сердце божий страх
И выставляем в день крещенья
Кресты на всех своих дверях.

Любая пришлая химера
У нас мутит одних детей;
Мы любим почитать Вольтера
И верим в леших и в чертей;
Заботясь о домашнем мире,
Просыпав соль, скрываем вздох
И изумляемся, в квартире
Не находя клопов и блох.

Идеи западные с толку
Не сбили нашу «соль земли»,
И ту же «Северную пчелку»
Мы в «Новом времени» нашли.
В его любой заглянешь нумер
И крикнешь радостно всегда:
«Булгарин жив, и Греч не умер!»
Чего ж еще вам, господа?!.

В виду океана ревел, как борей,
Джон Буль, находясь в ажитации:
«Явись, о Фетида, богиня морей,
Защитница английской нации,
Явись и скажи мне, кто может со мной
Соперничать в силе и в славе земной?..

На двух полушариях английский флаг
Всевластно теперь развевается;
Пред золотом нашим как друг, так и враг
Почтительно ныне склоняется;
Где меч не проложит дорогу себе,
Там деньги осилят в неравной борьбе.

Весь мир — мой!» Тогда из пучины морской,
Где стихло волнение шумное,
Ему отвечала Фетида с тоской:
«Какая кичливость безумная!
О смертный, скажу, справедливость любя,
Заносчивость эта погубит тебя.

Как ты, был заносчив мой сын Ахиллес
И боя искал рукопашного;
Однако, к несчастью, по воле небес,
Пята Ахиллеса бесстрашного
Была уязвима, и пал он в бою,
Наполнивши скорбью всю душу мою.

Британский твой лев так же грозен на взгляд,
Кичливость за ним та же водится,
Но всё же своих „ахиллесовых пят“
Ему забывать не приходится.
Египет — Ирландия — Индия: ты
Сперва залечи-ка три эти пяты».

(подходя к Обломову)
Здравствуй, барин!

Видишь, кланяться
Не желает нам гордец.

( Обломову)
Эй, не плюй в колодец! Чваниться
Переставши наконец,
Сам к колодцу за водицею
Непременно ты придешь
И вокруг нас сам лисицею
Увиваться ты начнешь.
Ныне властные хозяева
Кто, скажи-ка, на Руси?
Ты об этом Разуваева,
Колупаева спроси.
Ту двойную, всем знакомую,
Кличку знает русский люд.
Величают вас — соломою,
Нас же — силою зовут.
Барство прежнее умело ли
Так хозяйничать? Поверь,
Даже климат переделали
Мы в родном краю теперь;
С той поры, как вкруг да около
Истребляем мы леса,
А у вас всех сердце ёкало,—
Совершились чудеса:
Климат сделался суровее,
Юг на север стал похож
И, скажу без празднословия,
Молотить мы можем рожь
На обухе… Не сторонятся
Нас, кому нужны гроши…