Вениамин Каверин - Снегурочка и космополитизм

— А почему Снежкова?

— Их всех выписывают Снежковыми. Ну, как еще? Снегурочкина? Если вам не нравится, переделаем. Но ведь она все равно за вас выйдет замуж. Будет Углова.

— А если не выйдет?

— Разве еще не согласовано?

Петя покраснел.

— Не совсем.

— Какая разница? Останется Снежковой.

— А почему служащая?

— Поправим, если хотите. Домхоз?

— Нет уж, пускай служащая. А почему Лина?

— Это я виноват, — немного смутившись, сказал Туманов. — У меня дочка Лина. А отчество — евлаховское, как обычно, Николаевна. Они же, в сущности, все его дети. Другое нехорошо.

— А именно?

— Долго объяснять. Пошли к секретарю. Он — слепой, и, может быть, не заметит.

Но секретарь, даром что в снеговых очках, оказался не такой уж слепой, потому что, прочитав приказ, вернул его Туманову, свирепо сказав:

— Не выйдет.

— Почему? Ведь Николай Остапыч подписал?

— Да. Очевидно, забыл, что снежные деревья давно отцвели.

— Вы имеете в виду Снежную Красавицу? Симфориканус рацемозус?

— Да.

— Ничего не понимаю, объясните, — попросил Петя.

— Да что там, формалисты проклятые, — отведя его в сторону, проворчал Туманов. — Вы понимаете, к таким приказам вместо печати прикалывается веточка снежного дерева, а сейчас конец июля, и оно отцвело. Послушайте, а может быть, его можно нарисовать? — повернувшись к секретарю, сказал он. — У меня один парень рисует в Мастерской, что твой Репин. Как живое будет! Сам дьявол не отличит!

— Дьявол — может быть, а вот милиция отличит. Вы же на основании этого приказа будете паспорт хлопотать?

— Будем.

— Ну вот. — Секретарь снял очки, зажмурился от света и поманил Туманова пальцем. Без очков он не казался свирепым. — Попробуйте наведаться к Башлыкову, — тихо сказал он. — Он всю жизнь возится со Снежными Красавицами. Может быть, он вам поможет.

— Какой Башлыков?

— Из Отдела Узоров на Зеркальном Стекле.

— Он же на пенсии?

— Вот об этом с ним как раз говорить не следует. А то вы можете получить не снежное, а фиговое дерево, — смеясь, сказал секретарь.

— Понятно, — сказал Туманов. — Спасибо. Пошли.

Можно было ожидать, что в саду Башлыкова из Отдела Узоров снежные деревья стоят рядами, поднимая свои крупные белые чашечки среди вырезанных зубчатых листьев. Петя не удивился бы, увидев в этом саду снежных коз, гуляющих по дорожкам, усыпанным снежной крупой. Ничуть не бывало! В самом обыкновенном палисаднике их встретил старичок с сиреневой сливой-носом. Уже по этому носу видно было, что с ним лучше не говорить о пенсии. Он усадил их, разлил холодное пиво, достал телятину и стал рассказывать, как он превосходно живет. Времени сколько угодно, и он даже стал учиться на виолончели, потому что это инструмент, на котором можно, почти не умея играть, тем не менее играть очень прилично. Языки его тоже интересуют, особенно китайский, который, говорят, по упрощенному методу можно изучить в две недели.

Незаметно было, что он хотя бы в малой степени интересуется, зачем к нему зашли молодые люди, и Петя, ненавидевший неопределенные разговоры, послал Туманову тоскливо-вопросительный взгляд. Наконец, добрались до дела. Башлыков выслушал, но как бы невнимательно, с оттенком иронии, заметно усилившейся, когда Туманов упомянул, между прочим, что без него, Башлыкова, совершенно запутались среди снежных узоров на зеркальном стекле.

— Н-да. Для снежного дерева, конечно, поздновато, — сказал он. — Но, как говорится, будем посмотреть. — Он поднял вверх сухонький палец и повторил хвастливо: — Да-с, будем посмотреть.

И, выйдя в соседнюю комнату, он вернулся через несколько минут с веточкой снежного дерева. Это было самое обыкновенное симфориканус рацемозус, но ведь когда смотришь на снежное дерево, всегда кажется, что оно может расти только в сказках. Академик Глазенап, например, давно доказал, что оно как две капли воды похоже на невесту в подвенечном уборе. Но еще больше оно похоже на невесту, которая наклонилась, чтобы заколоть свой подвенечный убор, и выпрямилась, блестя глазами и раскрасневшись. Раскрывающиеся трубочки цветка осторожно откидываются назад, а розовые пестики покрыты одним из самых изящных узоров, вышитых Дедом Морозом в незапамятные времена.

— Вот-с, — сказал Башлыков с гордостью. — Какова?

Петя сказал, что красивее этой веточки он ничего в жизни не видел.

— Да-с, притом единственная. Вам повезло! И не только единственная. Последняя в Советском Союзе.

Это было впервые в жизни — перебежать улицу с сильно бьющимся сердцем и, ринувшись наискосок через пляж, радостно вздохнуть, увидев вдалеке крутящийся китайский зонтик.

Осторожно держа перед собой приказ с приколотой к нему веточкой, широко улыбаясь, Петя подошел к Снегурочке и…

И вот тут случилось то, о чем накануне сообщили по радио и что все равно случилось бы, даже если бы по радио ничего не сообщили: налетел шквал.

В пригородах он сорвал восемнадцать крыш, хотя на четырнадцать из них были предусмотрительно навалены кирпичи, старые железные кровати и прочая рухлядь. В Торфяном он забросил на колокольню двух козочек, которые очень удивились, увидев свой поселок с высоты, — им всегда казалось, что они живут в одном из самых красивых мест на земном шаре. Он сорвал вывеску с пивного зала на улице Гоголя и перенес ее на сберкассу, так что всем, идущим в пивной зал, захотелось положить свой сбережения на книжку, а всем, идущим в сберкассу, захотелось выпить.

Но, конечно, самое недопустимое заключалось в том, что он вырвал из Петиных рук приказ, а из рук Снегурочки китайский зонтик. Приказ он отправил в небо над шпилем Петропавловской крепости, а зонтик — тоже в небо, но над шпилем Адмиралтейства. Трудно сказать, что было страшнее для Снегурочки, а стало быть, и для Пети. Правда, веточка была теперь приколота к приказу, но ведь он еще не был вручен! Без зонтика она еще могла растаять!

Очевидно, не было другого выхода, как взлететь, и Петя взлетел — вот когда ему пригодились длинные ноги! Это был так называемый тройной прыжок. Но такому тройному прыжку позавидовал бы сам Олег Ряховский, который недавно в матче СССР — Америка побил мировой рекорд в этом виде легкой атлетики.

Прыжок был: пляж, крыша Эрмитажа, шпиль Адмиралтейства. Здесь был пойман за ручку зонтик. На обратном пути, действуя им, как управляемым парашютом, Петя подхватил приказ, чуть не угодивший в миску с окрошкой, которую ел какой-то голландец в ресторане на крыше «Европейской».

Взволнованный, поправляя сбившийся на сторону галстук, Петя вернулся к Снегурочке, она прочла приказ и заплакала — конечно, от радости. Как известно, у людей слезы соленые, а у снегурочек — пресные, вкуса талой весенней воды. Но она плакала, и слезы становились все солоней. Петя обнял ее — очевидно, прыжок придал ему смелости — и на своих губах почувствовал вкус этих слез. Он был талантлив, умен; его считали надеждой науки. Но даже если бы он не был надеждой науки, все равно он догадался бы, что если слезы становятся солонее, значит, Снегурочка постепенно превращается в самую обыкновенную гражданку женского пола, без особых примет.