Кира Измайлова - Одиннадцать дней вечности

Она открыла какой-то шкаф и принялась перебирать содержимое, бормоча себе под нос, а я огляделась. Внимание мое привлек массивный письменный стол – по нему тоже были разбросаны бумаги, а чернильница наклонилась так, что грозила залить своим содержимым всё вокруг. Я подошла, поправила ее, немного запачкав пальцы, нечаянно смахнула рукавом какой-то листок и поспешила поднять его, чтобы вернуть на место.

«Здравствуй, Элиза!» – успела я прочитать (первое слово я выучила давно, а второе узнала – так звали героиню легенды из книги для переписывания) и тут же положила листок на стол. Кто была эта Элиза? Возлюбленная, подруга, сестра? Как знать…

– Вот, нашла! – Анна вынырнула из глубин шкафа и водрузила на край стола большой пыльный ящик. – А вот и альбомы… Не сочтите за труд, сударыня, возьмите их, они легкие. А не то мне всё разом не ухватить, а еще дверь закрыть надо…

Я взяла большие альбомы – в одиночку со всем этим хозяйством и впрямь было не совладать, подождала, пока Анна запрет дверь, и вслед за нею вернулась в свои покои.

– Вот, стало быть, – сказала она, поставив ящик на стул и обмахнув пыль краем передника. – Глядите-ка, сударыня, тут вот много чего. Его высочество в детстве учился рисовать, ну, как полагается. Музицировать-то его едва заставили, а вот это дело он любил. Теперь-то уж, ясно, ему недосуг…

Анна почему-то отвела взгляд и поправила выбившиеся из-под чепца темные кудряшки.

– Разберетесь? – спросила она чуточку поспешно и открыла крышку. – Тут вот карандаши разные, он мне пытался объяснить, да я запамятовала, какой для чего… Вот кисти, а тут краски, только их как-то растирать да водой разводить надо, тут уж я вовсе ничего не понимаю! А альбомы его…

Анна взяла один и перелистала – он был изрисован едва наполовину.

– Хватит уж покамест, – сказала она извиняющимся тоном. – Его высочество не обидится, поди.

Анна протянула альбом мне, я взяла его и открыла наугад.

Тут было много набросков – видно, сделанных неопытной рукой, лишь бы учитель отвязался: вот берег, вот маяк, вот деревья – узнать можно и ладно! Попадались среди них, однако, и зарисовки, пусть и небрежные, но исполненные с душой: старый рыбак показывает, какую громадную рыбу выловил; прачка несет корзину с бельем; придворная дама в пышном платье сплетничает с подругой, прикрываясь веером… Тут примечательны были лица – живые, настоящие, а фигуры и фон не были прорисованы вовсе. Если же были, то рисунки казались, скорее, карикатурами. Видно, его высочество был весьма наблюдателен и умел схватить суть вещей!

А вот и Анна на рисунке – этакая деловитая тетушка, наставляющая беспутного отпрыска…

Я тронула ее за рукав и указала на рисунок.

– Ох… да это ж я! – засмеялась она, присмотревшись. – Ну точно, всегда руки в бока этак вот упру да давай распекать кого-нибудь! Глядите, а это Мари. Тоже похожа, вечно брюзжит…

На этом листе изображена была сурового вида сухопарая старуха в громадном чепце. Взгляд у нее, однако, был откровенно плутовской, и кислое лицо и чопорное строгое платье откровенно с ним не вязались.

Была там и внучка этой Мари – симпатичная пухленькая Мия с застенчивым взглядом, кудрявая, как молодой барашек. И мастер Йохан, изображенный в виде ученого аиста с моноклем, и многие, многие другие…

– Его высочество людей насквозь видит, – любовно произнесла Анна, разглядывая рисунки.

Я тем временем открыла другой альбом – этот был предназначен для акварелей – и чуть не задохнулась от изумления: здесь было море… Живое, дышащее море, которое едва не выплеснулось с немного измятых страниц альбома и не захлестнуло комнату… Зеленое и голубое, серое и черное, и белое от ледяного крошева и пены, прозрачное и непроглядно-свинцовое, а над ним – такое же небо… И везде – почти везде – на этих небрежных акварелях сияла путеводная звезда: маяком ли, настоящей звездой, огнями далекого города…

– Жалко, забросил он это дело, – серьезно сказала Анна и снова отвела взгляд. – Ну да понятно, забот хватает… Так подойдет вам это, сударыня?

Я кивнула и осторожно погладила резную крышку ящика. Я видела, как разводят краски, и полагала, что повторить это не сложно. Но сперва я хотела нарисовать побольше цветов для Анны и вышивальщицы Мии – это совсем легко! А заодно приспособиться к малознакомым свинцовым карандашам и прочему…

Время летело незаметно. Анна пеняла мне на то, что я вовсе забросила занятия и не выпускаю карандаша и кисти из рук. Правда, всякий раз радовалась, как ребенок, получив очередной рисунок с замысловатыми цветами, орнаментами, пестрыми птицами на ветвях рябины или рыбками среди кораллов. Помню, я решила подшутить над своею доброй служанкой и нарисовала летучих рыб среди цветущей сирени и разноцветных птиц с длинными хвостами в зарослях морских лилий. Анна не сразу заметила подвох, а потом долго смеялась…

А я, когда она не видела, пыталась нарисовать Клауса, пока его черты не истерлись из моей памяти, пока я видела его лицо, как наяву… Выходило скверно, и я изорвала и сожгла не один лист, прежде чем у меня получился, наконец, достойный портрет – на нем Клаус улыбался, как в тот день, когда я впервые увидела его: искренней, но в то же время немного грустной улыбкой. Теперь я могла время от времени посмотреть на него, стараясь не думать о том, сколько переврала в своем не слишком-то умелом рисунке…

– Сударыня! Сударыня! – вихрем ворвалась ко мне Анна, и я не успела спрятать портрет. Впрочем, служанка его и не заметила. – Радость-то какая! Его высочество вернулся раньше, чем думали! Его и ждать не ждали, не готово ничего, а он… Ох, побегу!..

Она испарилась, а я застыла в своем кресле.

Сколько времени прошло? Не меньше месяца с тех пор, как я встала на ноги. Буря отгремела, умытые дождем сады буйно расцвели – из своего окна я видела белоснежные, розовые, лиловые, желтые и алые кроны цветущих деревьев, а ветер доносил волшебные ароматы. Немудрено, что принц торопился вернуться в это дивное место у самого синего моря…

– …вот это славная новость! – услышала я знакомый уже голос. Видимо, хозяин дома поднимался по лестнице. – Хоть что-то хорошее, право слово. Но, ты говоришь, она так и молчит?

– Ни словечка не промолвила, ваше высочество, – ответила чуть запыхавшаяся Анна.

– А я говорил, что это медицинский феномен, – произнес мастер Йохан (его я тоже узнала по голосу). – Ни гортань, ни голосовые связки не повреждены, но девушка нема, как рыба! Даже немые от рождения могут мычать, издавать иные звуки, а она – нет. Если предположить, что говорить она просто не желает, то в беспамятстве все равно не сумела бы контролировать себя, но – Анна с товарками свидетели – даже в забытьи ваша гостья не проронила ни звука!