Надежда Первухина - Королевство на грани нервного срыва

А вот то, что его светлость помер, конечно, большая неприятность. Человек он известный, богатый, в высокие круги вхожий, так что королевского расследования не миновать. А значит, мне придется лишь слегка подлатать снаружи свои раны, дабы у следователя (а он наверняка прибудет со дня на день!) не возникли подозрения: что это безутешная вдовица вся такая с бодрым видом скачет по замку? Как это ужасные ее раны залечились с такой скоростью? Ей вообще бы помереть полагалось, поскольку площадь ожогов ажно восемьдесят процентов? И следователь начнет копать и суетиться, а вот это не весьма мне подходяще. Ибо объяви я себя вечной принцессой с планеты Нимб, опять-таки возьмется за меня Святая Юстиция всеми жвалами, лапами, присосками, цеплялками и что там еще у этих инсектоидов бывает. А так я вроде как больная, в полном бессознании, к допросам непригодная, жалкая, убогая и без косметики. Да, но вот как там Оливия моя милая? Бросили ее на этого дотторе Гренуаля, а вдруг он ее так залечит, что потом просто беда? Прикончить-то он ее не прикончит, мы же вечные, и это тоже может навести его на подозрения: я ее лечу-лечу, а она все не помирает. Ох! Разыгралась у меня паранойя, аж правая лопатка чешется. Как бы знак подать Сюзанне, чтобы она прочих доброхоток вытурила, дверь накрепко заперла и со мной осталась пошептаться? Вот ведь глобальная проблема. И лопатка чешется – просто кошма-а-ар какой-то!

Я утробно застонала, демонстрируя окружающим свое частичное возвращение к жизни. Сюзанна немедленно вытолкала в дверь всех своих помощниц и велела им идти готовить специальный травяной мусс от ожогов. Все-таки моя здешняя мамочка очень догадлива!

Когда Сюзанна захлопнула дверь за последней служанкой, дважды проверила, что никто не толчется с той стороны на пороге с подслушивающим устройством типа «ухо женское обыкновенное», я позволила себе еще один чахлый стон. Сюзанна немедленно склонилась надо мной:

– Ваша светлость… Девочка моя…

– Мы точно одни?

– Да.

– Тогда я сяду. Ох! Мама, умоляю, почеши мне правую лопатку, иначе я буду чесаться о столбики кровати, как запаршивевшая свинка.

– Свинка ты моя! – мама Сюзанна принялась плакать и почесывать мне лопатку. Ой, как приятно. Не то, что мама плачет, вы же понимаете. – Ты же почти мертвая была.

– Мамань, «почти» – это в моем случае ключевое слово. Пожалуйста, не плачь! Ты же помнишь, что я у тебя непростая дочка.

– Помню, помню, но когда я увидела твои ожоги…

– Да, поначалу мне было очень больно. Потом твои компрессы сняли острую боль, я пришла в себя, но не показывала виду. Мне нужны были внутренние силы, чтобы восстанавливать себя. И я потихонечку восстановилась, так что внутри я полностью здорова. А вот снаружи мне придется пока побыть такой – ты же понимаешь, мое быстрое исцеление наведет на нехорошие мысли о том, что я ведьма. Или ты ведьма.

– Да-да, конечно. Но что мне делать?

– Давай так. Сейчас я официально очнусь и слабым голосом попрошу у тебя воды. Ты будешь продолжать мое лечение в плане бинтов и муссов, я буду валяться в постели, вся такая жалкая и чахлая. Пусть доктор Гренуаль придет и изречет что-нибудь мудрое по поводу моего состояния. Ну, вроде как я вот-вот умру, но за жизнь еще цепляюсь. Мама, тебе вот трудно: и Оливия лежит, и я… И наверняка все шепчутся о порче и проклятии. Но ты знай, что это все фигня, я здорова, просто симулирую, так что прошу – будь побольше с Оливией. Как вывести ее из сна, я еще не придумала. А вообще пусть поспит. Сейчас в замке наступает не самое лучшее время; Фигаро ведь уже отправил курьера с письмом к его величеству?

– Да.

– Значит, надо ждать неприятных гостей. Или гостя. Дороги сильно замело?

– Очень, и никто их не чистит.

– Это можно понять – мы все так убиты горем, до чистки ли снега нам…

– Доченька…

– Да, родная.

– Все-таки я не понимаю, кто это сотворил.

– Я тебе потом объясню как-нибудь, ладно? А сейчас иди, говори, что я очнулась, но очень-очень слаба. И узнай, как там дела у Оливии.

– Хорошо. Больше пока ничего?

– Большой-большой поднос с оливье и твой невероятный компот из сухофруктов. Но мне ж нельзя.

– Ладно, отдыхай. Это будет попозже, как-нибудь ухитрюсь.

– Спасибо. Мама!

– Что?

– Я тебя очень-очень люблю.

– И я тебя.

Сюзанна вышла, и некоторое время я была предоставлена самой себе и возможности разглядывать лепнину на потолке. Лепнина помогала мне не заснуть, а трезво обдумывать ситуацию, в которую попала я и население замка в целом.

Ситуация имела диалектическую структуру. То бишь, с одной стороны, вообще кошмар, а с другой – ничего, выживем, солнцу улыбнемся. Это как война – просто надо воевать, враг пришел, свершилось, теперь куй победу, иди до конца. Я смогу. У меня до этого конца целая бесконечность.

Понятное дело, смерть великого поэта повергла короля Старой Литании в глубочайшую скорбь. Тем паче такая внезапная и загадочная. Король только-только намыливался заказать Альбино парочку венков сонетов к юбилею своей коронации, а тут на тебе – венки полагаются уже самому мастеру слова.

Тяжелая весть, будучи тайной, немедля разлетелась по стране и благополучно просочилась за рубежи вместе со спешными шпионскими докладами и обычной диппочтой. К утру четвертого дня с момента смерти Альбино я, лежа в своей парадной спальне, принимала почту – примерно два здоровенных мешка писем с выражением соболезнований по поводу и тэдэ. Были и другие письма – я их немедля рвала и сплавляла в камин, в этом мне помогала верная Полетта, ставшая просто незаменимой (Сюзанне я велела уделять больше внимания Оливии и в целом присматривать за замком). Но о письмах. В них говорилось, что я ведьма, тварь, прикончившая своим колдовством гения, что я никогда его не любила (это правда), что поклонницы его имени и творчества проклинают меня самыми черными проклятьями. Не то чтобы эти письма меня эмоционально задевали. Просто они могли оказаться уликой для Святой Юстиции. Впрочем, там наверняка уже столы ломятся от доносов на герцогиню Люцию Монтессори. В некоторых письмах содержались засушенные экскременты – этакий намек на то, кто я и где мне место. Такие письма Полетта совала в ведро для угля.

– Ваша светлость…

– Да, милая.

– Уже время к полднику, а мы и половины первого мешка не разобрали. Ужас как много этих писем!

– Ну, покойный был великим поэтом, его стихи многие любили и любят. Ценят.

– А вы? – требовательно взглянула на меня Полетта. – Вы любили?

– Стихи?

– Герцога.

– Полетта, это уже не имеет значения. Свой долг я исполняла как нужно. А стихи у него прекрасные. Можно сказать, непревзойденные никем.