Евгений Жироухов - Гандикап – павлиний хвост. (Сборник рассказов)

Старший Самошкин устал внушать младшему, Юрке, как тому полагается себя вести. И на псих срывался, орал мать-перемать, тряся брудастыми щеками. И по-хорошему, ласково пробовал: дома при каком-нибудь застолье, обнимал брата за плечи, чертя пальцем по скатерти, втолковывал свою «дипломатию»: – Пойми, Юрка, я за всех наших стараюсь. Пропадем же в этой сволочной жизни, если не скучкуемся… Одного отца дети, а ты такой дурной…

В окно биндюжки постучали – пришли еще машины под муку. Толик Турусин, весь как на пружинках, соскочил с батарейной трубы на скамью, со скамьи – на пол. Натягивая свой бушлат, подгонял ребят. – Ты, это самое, Толик, – с заминкой сказал бригадир, – собери-ка вечерком совет бригады.

Турусин уже в туго перетянутом солдатским ремнем бушлате, в завязанном вокруг шеи башлыке, всем телом, как водолаз в скафандре, повернулся к Самошкину. – Ну и соберемся у меня. Всем нашим скажу. Как раз жена пельменей наморозила. – Не-е, Толик, – сожалеюче протянул бригадир, – под пельмени не получится. Тут не все так просто, – он показал пальцем на приказ, пришпиленный к пожарному щиту. – Тут на трезвую голову решать надо. Ты обмозгуй, понимаешь, в глубину это дело. Ты же у меня в этом деле спец.

Утром следующего дня Самошкин, пересчитав бригаду, вздохнул, будто кит на берегу. – Ну вот. Шестерых – нет. Где они? Эх-хе-хе.

Толик Турусин выпалил, как из пулемета: – Два в отгуле, один в отпуске, три – на больничном… – На больничном… – хмыкнул Самошкин, рыская глазами, у кого бы стрельнуть папироску. – Вот скоро введем новый порядок, – он ткнул пальцем в приказ на пожарном щите, – поболеете тогда, поболеете… – Это что ж, тогда болеть нельзя будет? – спросил угрюмый с похмелья Федотов, который чаще других страдал радикулитом. – Будешь беречь свое здоровье, – с усмешкой вставил Турусин. – А то вред всей бригаде. Уменьшается объем выполнения работы, понял?

Причмокивая негоревшей папиросой, Самошкин, придав лицу серьезность, значительно объявил: – Короче, чтоб все слышали, с той недели будем на отдельном фонде зарплаты. Ясно? – Не ясно! – вылез вперед из толпившихся грузчиков Иванов. – Объясни народу, что значит отдельный фонд зарплаты. Кроме того, что болеть нельзя. Там, между прочим, – Иванов тоже показал на пожарный щит, – написано и про выборы бригадира… – Граждане, граждане! – Толик Турусин, отвлекая внимание на себя, захлопал в ладоши, замахал руками и заговорил быстро-быстро, со всякими шуточками-прибауточками. Самошкин замер с помертвевшим выражением лица, будто в предынфарктном состоянии.

– Братаны-докеры, романтики погрузочно-разгрузочных работ, все будет по-старому, не кипятись. Воткнемся в суть дела – новенькое только то, что теперь мы берем денег под аванс столько, сколько наобещаем выполнить погрузок. А обещать мы умеем, а?

Турусин скорчил лукавую мордочку. Послышались смешки. Турусин тут же вмиг сделался серьезным и продолжил печальным голосом: – Если, конечно, тебя нет на работе, то бригада, значит, меньше тонн перекидает. Так в одну смену, потом в другую – и что ж? Выходит, мы обманщики, деньги свои не отрабатываем. Денег нам следующий месяц не… Что? Правильно, сосите лапу… – Ты, это, брось свои ужимки, – мрачно оборвал его Иванов. – Что ты крутишь? Объясни народу конкретно. Да? – Иванов дернул головой, будто обращаясь к стоявшим за его спиной. – Граждане, по чепухе не надо шуму. – Турусин развел руками и сделал лицо свое глубоко расстроенным. – Конкретно? Так я вам и конкретно. Пор-рядок! – Турусин опять преобразился: вытянулся натянутой струной, холодный взгляд, жесткое лицо. Он выкинул вперед руку и сжал кулак. – Порядок должен быть. А мы все погрязли в бардаке. Железный порядок – и мы победим…

Самошкин уже отдышался, пока его заместитель давал спектакль. Тихим, усталым голосом он сказал: – Ладно, об чем базар, мужики. В новой этой системе что хорошо – кто хочет заработать, тот заработает. Введем на каждого учет тоннажа, по нему и платить будем. Вот.

Иванов опять перебил ехидным голосом: – Учитывать-то, кто будет? А-а? – Совет бригады будет учитывать, – буркнул Самошкин и сунул в губы уже истлевшую папиросу. – А-а, тогда заранее можно сказать, кто больше всех заработает, – засмеялся Федотов. – Теперь надо на работу со своими весами приходить, свой тоннаж завешивать. – Федотов! – прикрикнул Самошкин. – Ты лучше сиди и молчи. Твои прогулы, между прочим, я больше прощать не собираюсь. – Вот именно, – тявкнул вертящийся вокруг бригадира Толик Турусин. – Ка-а-кие прогулы? – Ты замолкнешь, или нет! – рявкнул на Федотова один из родственников Самошкина, то ли его кум, то ли свояк, прапорщик в отставке Утюгов. – Кто это придумал?! – громко, чтобы перекричать гвалт, спросил Володька Ильин, стройный поджарый парень, над которым посмеивались за его молчаливость и уважали за то, что легко работает, будто танцует. – А в других бригадах тоже так?

Самошкин махнул рукой и перестал что-либо объяснять. Нервозно ходил по биндюжке, щупая то свою печень, то сердце. – Толик, – устало сказал он Турусину, – рассылай людей по местам. – Хватит глотки надрывать, работать надо. Давай скоренько…

Иванова, деда Ковальского и Чичахова Турусин тут же определил вывозить со складов стеклянный бой, испорченные продукты и другие не годные ни для какой уценки товары. Работа не особо тяжелая, но грязная и нудная. Мало удовольствия загружать мусорную машину мешками, из которых сочится забродившая томатная паста, или, фукая от брезгливости, вываливать из бочек протухшую селедку и капусту, когда вся эта вонючая гадость течет тебе на грудь, под рукава и чуть ли не за шиворот.

Дожидаясь, когда возвратится со свалки очередная машина, грузчики присели отдохнуть у ворот овощного склада. Притомившийся дед Ковальский прислонился затылком к стене, прикрыл глаза. Иванов сел на ящик, закатав облитый селедочным рассолом брезентовый фартук. Брезгливо понюхал свои руки и спросил у Чичахова: – Тебя-то, Валер, за что на эту каторгу? Меня, понятно, за критику. Ковальского – потому что он затюканный. Тебя-то, за какие грехи перед бригадиром?

Чичахов молча пожал плечами. – Конечно, ты недавно работаешь, поэтому пока и не взбрыкиваешь. Но рано или поздно надоест. Кому-то все конфетки оприходовать. А кому в параше хлюпать. Вот, что я тебе скажу, Валер, – Иванов пригнулся к самому уху Чичахова, – ты давай бери мою сторону. Выйду я в бугры, без балды. Я, по своей жизни, все время в главарях ходил. Мне бы только команду свою сколотить. Как это говорится – предвыборную… Понял? – Иванов похлопал Чичахова по плечу. – Песни ты хорошо, Валер, под гитару бацаешь. Это, знаешь, как может пригодиться. Теперь делай это с таким смыслом, чтобы, значит, после какой-нибудь жалостливой песенки ребятам, которые вокруг тебя, взять и сказать, будто между прочим: эх, мужики, нам бы в бригадиры Колю Иванова, вот бы жизнь пошла… Понял? – Иванов опять похлопал Валерку по плечу. – Понимаешь, Коль, – замялся Чичахов, – я, в общем, за то, чтобы по справедливости всё шло… – Козе понятно! – нервно и громко хохотнул Иванов, отчего дед Ковальский вздрогнул и открыл глаза. – Я ж тоже за справедливость, о чем тебе и толкую. Чтоб все было по справедливости. Не все ж Самошкину бугрить на благо своей родни.