Давид Шварц - Циклотимия

Короче, парень до доцентства работал зам. главного инженера завода и был, собственно, производственником, а потому помочь мне ничем не мог, только красиво выступал и требовал отчетов.

Видя такое дело, я двинул к проректору университета, тоже доктору наук, разрабатывающего электромеханические системы управления роботокомплексами.

Этот, будучи пожилым и больным человеком, не был многоженцем, в отличие от Дежнева, но наоборот, был твердым семьянином, а потому все взрослые члены семьи работали в том же вузе!

Проректор сказал, что читал мои публикации, слышал меня на какой-то конференции, а потому готов помочь и диссертация моя должна иметь следующий план. Тут он по-быстрому накатал страничку, прочтя которую, я стал заваливаться на сторону, потеряв ориентацию в пространстве. В общем, муть он накатал несусветную, почти не связанную с тематикой исследования.

Поблагодарив проректора и выйдя из кабинета, я обратил внимание на его секретаршу. Ее общий вид и коленки, в частности, вывели меня из шокового состояния, я мысленно произнес мантру: «нувасвсехнахер» и успокоился.

Придя домой, я кровожадно присмотрелся к практически готовой в черновом варианте диссертации, вспомнил Гоголя с его пожарными наклонностями, потом вспомнил еще пару классиков и сунул писанину в чулан.

Но был вознагражден с лихвой за травмы, полученные от адептов советской науки. Через пару недель на научной конференции, где я выступал с докладом, мой шеф доцент Р. подвел меня к высокому красивому человеку с бархатным басом и представил как подающего надежды ученого.

Тот пригласил меня в свой институт, где я через полгода создал новый отдел со своей тематикой.

Но об этом отдельно. Как-нибудь. Потом.

И о защищенных степенях потом. А то темнеет за окном. А чего в полутьме надсажаться?

Ни к чему это.

Два с половиной часа от египетского Шарм-аш-Шейха на север – и вот она, Нуэба!

Оазис в пустыне, желтые пески и зелень насаждений – ну точно, как наше, израильское, ан, однако, тут все ебипетское: и Красное море, и песок, и строения, и обслуга.

Мы с Давидом сидим в местной курортной забегаловке, питаемся, чем Аллах послал, разглядываем публику и болтаем.

Главное внимание уделяем, само собой, женскому полу, но иногда взгляд задерживается на мужиках, в которых пытаемся выявить отношение к нам, гостям-врагам. Соседям по карте и по истории.

– Вон, глянь, – мотнул головой Давид в сторону высокого, сухощавого пожилого повара во всем белом, – до оторопи похож на Павла из Богодухова, я тебе не рассказывал, случайно?

– Нет, кто таков? – удивился я, заливая кетчупом местную шаварму.

– О, это интересно! Ты, Дока, наверняка не знаешь, что под Харьковом есть городок Богодухов, где я…

– …проходил военную переподгото…

– А, так я тебе рассказывал? Это хорошо. Но там было столько… там были такие кадры, что вспоминаю до сих пор и мороз по коже! Так вот, этот араб-повар, как две капли воды, похож на одного из моих сотоварищей по переподготовке! Звали его Павел, и был этот Павел старше меня лет на двадцать. Я-то был лейтенантиком после вуза, а он – капитаном с боевыми орденами. На войне был мужик, воевал под Москвой.

И вот однажды сидим мы с ним в привокзальном кабачке, пьем горилку с перцем и лакируем ее пивком до глазного замутнения. Ну, я тогда был покрепче, конечно, чем сейчас, бухал только так, а капитан вообще как воду хлебал эту смесь и хоть бы хны!

Но все же по мозгам ударило, и тут понесло его на воспоминания! А началось с того, что я спросил, где он сейчас работает?

Дело в том, что из нашей группы офицеров, человек в двадцать пять, только мы с ним вдвоем были пятерочниками. То есть, отличниками. То есть, шарили по-страшному все предметы, а предметы были тяжелыми: матчасть ракеты, матчасть пусковой установки, теория и так далее. Там было полно крепкой механики, электроники, электротехники, баллистики, ну, сам понимаешь, не пирожки с ливером. Чтобы так быстро усваивать все это нужна была не только отличная память, но и хорошее знание техники вообще.

Да. Вот я его и спрашиваю, Павла этого, откуда, мол, у тебя такие способности к технике, что закончил и где трудишься, мол?

Ответом он меня убил к чертям собачьим!

– Работаю я, – говорит, – поваром в тюрьме!

Я оценил шутку и предложил взять еще по стакашеку на грудь.

Мы дернули. Он и говорит:

– Да нет, не шучу я. В самом деле, работаю в тюрьме. Поваром.

Я, конечно, протрезвел и попросил его рассказать, что можно, из его жизни. Вот я тебе, Дока, расскажу его историю, тем более, что жратва здесь, у арабов, не хуже нашей и выпивка тоже, времени у нас с тобой завались. Лехаим!

Жил-был этот Паша в Новосибирске. Родился он там. Совсем недалеко от центра города текли там молоком и медом две речушки-ручеечка, Каменка и Ельцовка. Ну не то что молоко и мед, а так, помойки натуральные со всяким говном, бумажками и другими отбросами. Кстати, когда приезжал туда в свое время с визитом Шарль де Голль, городские власти завесили плакатами «Вперед к Коммунизму» овраги по пути следования кортежа, а когда длинный Шарль все же усек, извернувшись, ветхие избушки по берегам речки и в овраге, то ему объяснили, что это курятники местной птицефермы!

Так вот в одной из таких избушек и рос и мужал Пашка-Финка, так его звали егойные корефаны, заельцовская и закаменская шпана, такие же бандиты и беспризорники, как он сам. А звали его так потому, что он не расставался с финкой ни днем, ни ночью.

И вот в восьмом классе в возрасте пятнадцати лет Паня-Финка влюбился.

Девочка жила в большом кирпичном доме в центре города и была невинна и прелестна. А ее сосед, мальчик Сережа, любил ее тоже и, вроде, взаимно.

Однажды Паша подговорил парней из класса помочь ему разобраться с этим барчуком Сережей, у которого папа большой начальник. Для храбрости они выпили водки и прибыли к дому Джульетты, поджидая ее кавалера, который вскоре и вышел, двинувшись в сторону музыкальной школы.

Ватага окружила парня и стала его бить. Паша, как главный герой, закричал «Разойдись!» и, распалившись от спиртного, ударил финкой в голову Сережи. Удар пришелся в висок. Острие пробило череп и несчастный погиб на месте.

Кодло быстренько разбежалось, а у Пашки хватило ума наутро прийти с повинной в милицию.

Тут небольшое отступление. Он был толковым пацаном, лучшим математиком класса, по математике и физике ниже пятерки не получал, но характер имел вздорный и вспыльчивый, особенно по пьянке.

Кончилось все тем, что ему по малолетству дали восемь лет, из них он отсидел три года в колонии, потом загребли в армию, еще во время войны, и он, пройдя всякие штрафбаты и еще не знаю что, выбился в офицеры именно благодаря своим математическим способностям и твердому характеру. Заочно он заканчивает институт, его повышают в звании.