Давид Шварц - Циклотимия

Но характер человека ведь не меняется с годами, а лишь ожесточается, и как-то раз он дал оплеуху старшему офицеру, а также бутылкой водовки по голове – ему же.

Потому что тот оскорбил какую-то общую знакомую.

Снова неприятности, и затем перевод в другую часть.

Но зато в новой части он пристрастился к приготовлению пищи. Нашел, так сказать отдушину для души. Его, как спеца-гурмана поставили во главе кухонно-продовольственных дел и однажды, для обмена опытом или что-то в этом роде, он попадает в тюрьму, а точнее, в тюремную столовую.

И вот там он вдруг видит ту самую девочку, в которую был влюблен и из-за которой он убил человека. Девочка стала взрослой женщиной, но наркоманкой и потаскушкой, севшей по куче статей на двенадцать лет.

Тлевшая в душе юношеская любовь вспыхнула большим пламенем, опаливши своим огнем всю его последующую жизнь.

Он приложил все свои усилия, писал куда надо, ходил куда надо и не надо, но добился перевода на работу в тюрьму, ближе к любимой даме!

Повар в тюрьме – его судьба.

А голова – блестящая. Инженерная. Математическая.

В отличие от вот этого самого ебиптянского повара, который кайфует на курорте в Нуэбе. Хотя похож, собака, на Пашу, как две капли вот этого шнапса.

Налей, кстати, а то подсох я от этого разговора! Ну, давай, за любовь без границ! Лехаим!

На лекции политэкономии мы рвались со страшной силой, стремясь занять первые столы в поточной аудитории. Это не извращение. Это факт.

Нам было по восемнадцать, а ей, «старушке» – аж двадцать восемь! Она – это лектор, кандидат наук, красивая женщина в прозрачной блузке с огромным бюстом! Вот любоваться на него, а также на коротенькую юбочку с разрезами по бокам, мы и ломились, отталкивая друг друга.

Ким вообще не писал лекции. Он поедал глазами лекторшу, а потом докладывал нам на переменах о новой кофточке, новом лифчике и новых чулках со стрелками и без, иногда доводя нас до исступления заявлениями о том, что и трусики сегодня были с кружавчиками!

Иногда мы вчетвером, Ким, я и еще двое, срывались с лекций и шли в тир, где на спор лупили из Стечкина или Марголина по кнопкам, вбитым в стену рядом с целью. Ким был кандидатом в мастера спорта по стрельбе, а мы, трое, имели первые разряды.

Иногда, когда тир был закрыт, а сидеть на лекциях было неохота, мы находили пустую аудиторию, становились спиной к доске, на которой рисовали мелом концентрические круги, и старались попасть тряпкой в цель из положения раком, то есть нагнувшись и пуская снаряд между ногами.

В праздники мы собирались у кого-нибудь на хате, приглашали девочек из мединститута и, напившись, приставали к ним с разной вероятностью успеха, но чаще всего, добивались желаемого либо в соседних комнатах, либо в ванной – в зависимости от степени готовности обеих сторон.

На одной из таких вечеринок Ким познакомился с Томой, на которой и женился вскоре.

Так мы оттягивались во студенчестве.

А потом дожили до диплома, причем Ким первым защитил его с отличием.

Тут мы немного задумались, чеша репы.

Средний балл-то у него был ниже наших, где-то четыре с полтиной, и вдруг – отличие. Потом поняли: папа у него был большим начальником на заводе, где мы защищали свои реальные проекты, и заодно председателем экзаменационной комиссии. Ага. Замнем для ясности.

Потом парень резко ударился в комсомольскую работу и вскоре стал вторым секретарем комитета комсомола, бывшего на правах райкома, так как предприятие было огромным и комсомольцев было более пяти тысяч.

Вот тогда-то, кстати, он и попросил меня по старой дружбе смотаться в Куйбышев и Саратов в командировку, о которой я уже рассказывал.

Стоим мы с ним как-то на эстраде театра, где проходила комсомольская конференция, нас награждают за большие успехи в работе, его – за то, что он комсобосс, меня – за удачную командировку, а он мне и говорит:

– Слышь, Дока, я ведь экспромтом сейчас речи толкаю, чуешь, как наловчился, вроде как большой, ха! Плевое это дело – речь толкануть, пипл схавает! Учись, пока я живой!

Потом он стал первым секретарем комитета комсомола завода. Помню, прибыл как-то секретарь ЦК комсомола с проверкой, и Ким вальяжно так, чуть ли не панибратски прерывал его: – Ну ладно, пошли обедать, сегодня отличный обед с нагрузкой!

Удивлялся я тогда такому обращению, но потом понял, что это такой своеобразный шик и артистическая заявка о принадлежности к клану.

И пошлО, и пошлО!

Перешагнув через райком, он сел Первым в горкоме комсомола, потом Вторым в обкоме.

При встрече со мной он, мотая головой и осклабясь, вполголоса говорил: – Жрем водовку ведрами. Другого ни-ни! Чиста комсомольский напиток!

И цокал языком!

Потом исчез из города.

Через пару лет один из нашей четверки рассказывал:

– Был в Москве. Навестил Кима. Закрыли шторы и лопали водку. Он пьет, как конь. Или как бог.

– А шторы зачем?

– Да ты что! Он же сейчас в ЦК! В большом! А там регулярные антиалкогольные кампании! Вот они за шторами и оттягиваются! Хата у него шикарная на Горького, но мы встали раком и били тряпкой в стенку. Томка орала жутко, когда разбили по пьяни какую-то вазу! Он ее лажает по-страшному, бабья уделал московского немеряно, мне по старой дружбе рассказал после адской смеси водки с каким-то ликером.

Меня занесло очередной раз в Москву по делам и навестил я там бывшую подругу детства. Разговорились. Вспомнили общих приятелей и я упомянул Посохина.

– Ты с ним знаком? С Кимом?

И тут она перешла на шепот:

– Он сейчас большой человек. Курирует комсомол прибалтийских республик из ЦК. Но парень хороший. Кстати… – тут она замялась, говорить – не говорить? – Он дружит с Надей, моей лучшей подружкой…только ты не говори ему, что я тебе сказала. Он оставляет машину с шофером за две улицы, когда к ней приходит, бедный.

– Почему бедный?

– Ну он не любит свою мымру, а бросать нельзя, он же высокий чин… так они и мыкаются…

– Хм, – хмыкнул я, – ну, ну…

Потом он поехал на БАМ толкать пламенные речи про историческую стройку.

Там его, еще молодого, хватил инфаркт.

Комсомольская карьера кончилась. БАМ не достроили до планового конца. Коммунизм завалился. Ораторы разбежались кто куда, кто в бизнес, кто на Запад, кто в могилу.

Ким Посохин, мир праху твоему, может, зря ты экспромтом речи толкал и водку пил компанейски?

Эх.

Здесь, как и во всех остальных рассказах этого цикла, ФИО изменены

Говорит мне знакомая:

– Получила письмо из России от подруги. Та рассказывает жуткую историю из сегодняшней жизни там. Есть у нас общая знакомая, страшная у нее судьба. Жила она со стариками-родителями в трехкомнатной квартире, потом старики умерли, оставили квартиру ей.